Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган

В бригаде их всего два. Зампотыла я как-то видел уже вблизи, а этого впервые. Хотя наслышан ого-го!

Слово «НачПО» каждый солдат, прослуживший больше года, произносит с ненавистью и страхом. Офицеры – с угрозой и намеком на возможные большие неприятности.

После прибытия в бригаду я долго не понимал причину такого отношения. Потом понял. Считалось, оказывается, что НачПО бескомпромиссный и неутомимый борец с неуставными отношениями и что пойманных на этом деле карает нещадно, невзирая на лица и заслуги. Как «залетевших» солдат, так и «допустивших» офицеров.

Уж как он там боролся, кого и как ловил и карал, не знаю. На нашей жизни его борьба никак не отражалась. Хотя общий священный ужас перед НачПО передался со временем и нам, «шнурам», – встретиться с ним тоже совсем не хотелось. Пойди потом докажи, что ты ничего ему не «настучал» и что тех, к кому он почему-либо докопался, «закозлил» не ты…

В общем, от визита этого ничего хорошего я не жду.

НачПО внимательно оглядывает меня.

– Почему в тапке?

– Натер ногу, тащполковник!

– Сколько ты здесь, солдат?

А то, блин, ты не видишь, сколько я здесь… По рукам моим, по х/б, по волосам. Да и по выражению лица, наверное.

– Полгода, тащполковник.

– Точно натер ногу?

Смотрит так внимательно. Намекает, что, мол, может, обидел кто? Ага, «дедушка» мне пятки чесал перед отбоем и увлекся – вот в тапке теперь ковыляю…

– Так точно, на операции. Портянками, тащполковник

– Что вас, портянки не учили наматывать. А что же старшина, замкомвзвода?

Я предвижу, чем чревата его забота в случае привлечения к ответу старшины, и особенно замкомвзвода. «Резко» действую на опережение.

– Да я из Москвы, тащполковник. Никогда портянок не видел раньше. Нам всем хорошо объясняли, ребята научились. А я не успел. А тут операция.

– А-а, москвич…

Уж не знаю, что он там в это время подумал, но от меня отстал. Глазами по палатке шарит – к чему бы докопаться. Но я-то знаю, не к чему…

– А что там за кровать с беретом?

– Это рядового Гришина, товарищ полковник. Погиб на Алихейле.

– Так уже сколько времени-то прошло. Убрать!

Я слегка остолбенел от такого приказа. А он – от того, что я стою и не выполняю.

– Солдат, я сказал, заправить койку, как положено, берет убрать!

Понуро плетусь к койкам первого взвода. Первый взвод, за исключением Пахома и Мордвина, весь одного с Гришиным призыва. Многие его знали еще с Ферганы. Представляю себе, как отреагируют парни, вернувшись в палатку, на мою «инициативу».

Заправляю койку по-черному, кладу берет на тумбочку. НачПО уходит с сознанием выполненного долга.

«Вот козел! – думаю. – Парень погиб, а ему по фигу. Его только порядок волнует…»

И мне сейчас плевать, что я огребу по возвращении роты. Мне обидно за то, что так наплевательски относится НачПО к памяти погибшего солдата.

Да нет, прав, прав был тогда полковник К-нко. И жестокая эта правда в том, что если не нарастишь на душе корку защитную – заболеть может душа.

Если каждую смерть переживать как реальную…

Каждую потерю как невосполнимую…

Если не стараться забыть, а стараться помнить…

Но кто думает, что проще так, с коркой – ошибается. Не вечная она.

Потому и не лечит время. Потому спустя двадцать лет порой выть хочется, как тогда не хотелось. Прорывается наружу все спрятанное, коркой той закрытое. И ужасаешься теперь, сорокалетний, тому, что тебя же, двадцатилетнего, не «пробило» тогда.

И то, что казалось тогда неизбежным, кажется теперь невозможным.

Потому и вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем…

В январе 85-го мне казалось, что полковник К-нко просто бездушная скотина.

Что как же можно так походя зачеркнуть память о человеке?

Что как же можно гибель человека превратить в обыденность?

А в новогоднюю ночь 86-го я уже как вполне «житейские» выслушал рассказы ребят из третьего взвода, вернувшегося с операции куда-то в район Кунара.

В бригаду они попали уже часов в 6 вечера 31-го. Успели наскоро помыться, привести себя в порядок – и в ленкомнату, «отмечать».

Вот там, после боя курантов, после праздничного плова и Si-Si, когда вышли мы на улицу кто покурить, а кто «курнуть», и рассказал Белый нам с Пахомом, как спешила «домой» бригадная колонна, как были подрывы, как обгоревшие тела забрасывали они в кузова «Уралов» и как гулко звучали в морозном воздухе удары мертвых, замерзших тел о металлический пол…

Они успели на Новый год, они помылись и сели за стол, они рассказывали это нам, как будто это не с ними было несколько часов назад.

А мы слушали, как будто это все не из нашей жизни, как будто это не каждый из нас мог оказаться этим заледеневшим обгорелым трупом…

Корка… А как еще?

Наверное, из-за нее же только спустя много лет «дошел» до меня и непонятый в свое время скрытый смысл двух историй, связанных с гибелью ребят из первой роты.

Эпизод первый. Молодой