Десанты

Тогда сержант Шведова в свой первый и единственный раз побывала в штабе медсанбата. Получала назначения. На море шел бой - немецкие баржи обнаружили наши катера и отрезали пути отхода. В штабе слушали. Кто-то должен был пробиться ... (Не пробился ПВО-27. С тяжелыми повреждениями бот выбросился на берег и был расстрелян артиллерией. Остальным повезло. БКА-306 атаковал немцев, отвлекая огонь на себя, и боты проскочили. ПВО-28 получил попадания, потерял ход и впрямую столкнулся с немецкой баржей. Прошел вдоль ее борта - моряки вели огонь в упор и швыряли гранаты. Двигаясь по инерции, скрылись в темноте. Удалось потушить пожар и завести двигатель. ПВО-28 снова потерял ход, но был найден ТКА-114 и отбуксирован в Кратов. На борту бота находилось 43 раненых из Эльтигена.)

* * *

Сержант Шведова не ползала на нейтральную полосу, не проявляла героизм, вытаскивая раненых на плащ-палатке. Траншеи были рядом, раненых приносили их товарищи. А у Шведовой, у беленькой Ленки, у фельдшера Гельмана и Марины Ефимовны (местной, эльтигенской, непонятно как уцелевшей тетки) был Подвал. От 40 до 60 тяжелораненых. Легкораненые не задерживались, - бинтовались, ругались и возвращались в траншеи. Кого-то водили в операционную, устроенную за развалинами, у самого берега, лежачих первоочередных туда же таскали. За носилки Гельман с Ефимовной брались - они старше, покрепче, силы имели. Приходил врач-капитан, потом перестал приходить - убило, а остальные врачи были позарез заняты. Гельман в Подвале распоряжался. Вообще он был правильный человек, несмотря на свой нос волосатый и картавость ужасную. Книгу вел, умерших тщательно записывал, имена старался не путать. Регулярно приносил бинты и морфин. Мертвых вытаскивали в крошечную балку за развалинами сарая, присыпали как могли. Потом балки не стало, скорей уж холмик. Сносили в воронки под сломанными яблонями. Марина приноровилась стоя на коленях работать лопатой, - пережидать бесконечные артналеты было совсем уж невмочь. Потом следующие воронки заполнялись... Обратно в Подвал... Бинтовала, бинтовала, экономя бинты и вату, ворочала беспомощные, кровью и гноем исходящие, или уже остывшие тела. Давала пить, не позволяя обливаться и глотать лишку. С водой было совсем плохо. Оба колодца находились на нейтральной полосе и уж давно были пристреляны румынами. Бойцы ползали туда, за солонковатой, "горчишной", как говорила Ефимовна, водой. Потом командование воду распределяло. Подвалу доставался бидон на сутки. Иногда хлопцы еще фляги своим раненым приносили, делились. Но и дожди шли, и ледок, воняющий взрывчаткой, на лужах наломать было можно, у печи растопить. В самые дурные дни Марина с Беленькой утрами ползали за заборы - там трава оставалась, соскребали изморозь со стеблей в котелки. Гельман ведро с морской водой притаскивал. Мешали-бодяжили травяную воду с соленой - ничего, глотать можно было.

Ночью было чуть легче. Атак не было, летали над плацдармом "ушки", сбрасывали боеприпасы и продукты. Гельмана, вышедшего по надобности, чуть не убило мешком с автоматными патронами. Ругался он смешно.

Марина точно помнила, что иногда смеялась. Картавости фельдшера, невеселым шуткам приходящих в сознание бойцов. Нужно было смеяться. Иногда, когда никто не видит, молилась. Нет, в бога Шведова, конечно, не верила. Просто просила катера прийти этой ночью, снаряды и бомбы лететь мимо, немцам всем утопнуть, а старшине, что ватные штаны всучил - быть живу.

Катеров, можно сказать, не было. Говорили, что немецких судов в проливе много: из Севастополя и Феодосии пришли. Но Большой плацдарм за Керчью жил, там наши держались крепко, готовили наступление, а значит, здесь, на этой полосе в два километра длиной, остатки гвардейцев, стрелков и бойцов морской пехоты не зря за землю цеплялись. Оттянули, отвлекли, обманули фрицев...

Лично сержант Шведова никого не отвлекала, не обманывала. Снова бинтовала, снова поила, снова ковыряла лопатой землю, прикрывая мертвых. Научилась в два движения вскрывать банки консервов. Банка на двоих живых в сутки. Сухари: когда горсть, когда чуть больше. Вобла из авиамешков. Иногда сахар. Но кушать, вообще-то, не хотелось. Ни умирающим, ни Марине. Наверное, по-настоящему оголодать не успела. Вот Гельман ворчал, говорил, что это не банки дают, а наперстки местечковые. Ну, он на плацдарме со 2-го ноября сидел. Целая жизнь.