Десять десятилетий

«Тайфун» неуклонно и зловеще приближался к Москве. Фанатически уверовав в обещание фюрера, что взятие Москвы означает конец войны и возвращение по домам с богатыми трофеями, гитлеровцы бешено рвались к столице. Тысячи москвичей стали покидать родной город. И сразу же наметилась четкая грань между москвичами уходившими и москвичами остающимися. Остающиеся считали уходивших трусами и паникерами, а себя — мужественными патриотами. В свою очередь уходившие из Москвы посматривали на остающихся с подозрением — не намерены ли они приспособиться к оккупантам, а может быть, и пойти к ним в услужение. Пятнадцатого октября с вокзала, скупо освещенного закрашенными синей краской лампами, я проводил жену в далекий безопасный Омск. Вернулся в опустевшую квартиру, уложил в рюкзак необходимые вещи, с грустью оглядел полки с красивыми рядами собранных за многие годы книг и, подумав, добавил в рюкзак два томика миниатюрного академического собрания сочинений Пушкина — «Поэмы» и «Евгений Онегин». Потом запер квартиру на висячий замок и поехал в редакцию «Красной звезды», которая отныне и надолго стала моим домом. Это называлось тогда «перейти на казарменное положение». В вестибюле ЦТКА я встретил Илью Эренбурга и поэта Михаила Голодного. В отличие от меня, пришедшего в редакцию, как домой, они уходили из редакции по своим домам.

— Положение серьезное, Илья Григорьевич, — сказал я.

— Вы находите? — не без иронии произнес Эренбург. — Да, серьезное. Они будут здесь через два дня.

Я посмотрел него с ужасом:

— Как это? О чем вы говорите, Илья Григорьевич?

— Очень просто. Сегодня у нас вторник? Они будут здесь в пятницу. Я уже видел это в прошлом году в Париже.

И взяв свою портативную пишущую машинку, он направился к выходу.

В помещениях театра, где разместилась «Красная звезда», царила обычная редакционная суета. Непрерывно звенели телефоны, приезжали и вновь исчезали взмыленные репортеры и фотокорреспонденты. Курьеры разносили чай и влажные типографские оттиски. Ко мне подбежал секретарь редакции, политрук Копылев.

— Где вы были? Редактор уже два раза о вас спрашивал.

Оказалось, что «неистовый» Давид счел, что в такой острый момент газета не может выйти без веселой карикатуры. И Копылев протянул мне листки с отчетом о пресс-конференции начальника Совинформбюро С. А. Лозовского.

— Редактор сказал, чтобы вы тут нашли что-нибудь по своей части.

«По своей части» я нашел следующие слова Лозовского: «…Когда пискливый голос павиана Геббельса благодаря громкоговорителям и вассальным радиостанциям превращается в рев, я вспоминаю старую персидскую пословицу: “Если бы рев имел цену, самым дорогим животным на свете был бы осел!”».

Примостившись за каким-то столиком, я быстро смастерил карикатуру, на которой был и павиан-Геббельс, и ревущий радио-осел. Копылев рысью отнес этот рисунок редактору и от него тем же аллюром сдал в типографию. На другой день карикатура появилась в газете вместе с сообщением, в котором, пожалуй, впервые были такие слова: «Положение на Западном фронте ухудшилось…» Я заснул на каком-то узком диванчике под грохот отдаленных взрывов. Это прорвавшиеся к Москве фашистские самолеты сбросили несколько зажигательных и фугасных бомб.

Разумеется, никакие самые остроумные и язвительные карикатуры и плакаты не препятствовали неумолимому приближению «Тайфуна». Весь мир, затаив дыхание, следил за развитием событий под Москвой. И Сталин счел нужным в этот момент продемонстрировать перед всем миром самообладание и уверенность в своих силах — он приказал провести традиционный Октябрьский парад 7 ноября на Красной площади. Погода этому благоприятствовала — небо было затянуто тяжелыми тучами, шел снег. Фашистская авиация не могла прицельно бомбить Москву, и в частности Красную площадь. Переброшенные на несколько часов с передовых позиций войска выстроились против мавзолея.

Выступление Сталина было целиком в его стиле — оно не походило на пламенный призыв Вождя к идущим на смертный бой воинам. Как всегда, спокойно, размеренно и монотонно он сделал обзор исторических событий, начиная с восемнадцатого года, когда положение было несравненно труднее и опаснее, подчеркнув, что сегодня, 23 года спустя, наша страна гораздо более сильна и несомненно выйдет победительницей в борьбе с гитлеровской Германией. Немного странно прозвучали, конечно, в момент, когда враг стоял под стенами Москвы, слова о том, что «…враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен черт, как его малюют… Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений…»