Десять десятилетий

Они отбыли. Куда-то уехали и все генералы. Я остался один и как-то сразу заскучал. К тому же усилилась канонада, и мне почудилась даже трескотня пулеметов. Подобно матросу-новичку, который видит бушующие волны там, где для опытного моряка только легкая зыбь, я не отличал выстрелы наших орудий от разрывов немецких снарядов. И подумал, не началось ли на этом участке фронта большое немецкое наступление… Испытывая некоторую тревогу, я одиноко сидел в землянке КП, как вдруг к моей радости вернулся Говоров с группой офицеров и началось оперативное совещание. Один из работников штаба намекнул мне, что присутствие постороннего человека здесь нежелательно. Но мне до того не хотелось уходить, что я набрался смелости и обратился к Говорову:

— Леонид Александрович! Мне, как журналисту, здесь очень интересно. Позвольте остаться.

— Пожалуйста, пожалуйста, — рассеянно сказал Говоров. — Оставайтесь.

Работник штаба недружелюбно на меня посмотрел, но я его уже не боялся. И мне действительно было исключительно интересно наблюдать, как, подобно опытному хирургу во время сложной операции, немолодой подтянутый военный с аккуратной щеточкой усов управлял огромным армейским механизмом. Лаконично и деловито он сообщал кому-то по телефону, что положение на определенном участке фронта осложнилось, так как немцы довольно значительными силами (была указана цифра) перешли водный рубеж. Затем было дано задание выяснить, куда девалось «хозяйство Белова», прибытие которого ожидалось с нескрываемым нетерпением. Строго напоминалось какому-то Семенову, чтобы он немедленно вернул в «хозяйство Ткаченко» взятые им неделю тому назад на два дня «эрэсы». Был вызван начальник разведки, которого генерал очень спокойно, не повышая голоса, но весьма чувствительно распушил.

— Вы, может быть, думаете, что вести разведку — это значит регистрировать донесения и разносить их по карточкам? — ядовито-вежливо спрашивал командующий. — Или считаете, что я должен довольствоваться разведданными недельной давности? А если нет, то не будете ли вы добры объяснить, каким образом на стороне противника появилась свежая эсэсовская часть? Когда она прибыла? Откуда переброшена? Какова ее численность и вооружение? Не укажете ли вы, от кого я могу рассчитывать получить эти сведения, если ими не располагает начальник моей разведки?

Этот тяжелый разговор неоднократно прерывался телефонными вызовами, а вслед за тем в землянке стали появляться командиры — начиналось оперативное совещание. Вскоре я почувствовал, что мне не следует злоупотреблять любезностью командующего, и безропотно последовал за его адъютантом, который давно косился на постороннего человека в блиндаже и деликатно осведомился, не желаю ли я часок-другой поспать в более спокойном месте. С явным облегчением он проводил меня в ближайшую землянку. Не в пример пятинакатному блиндажу командного пункта, она была покрыта только двумя настилами бревен, что я мысленно отметил не без огорчения. Грохот канонады усилился, но не был в состоянии заглушить богатырский храп кого-то, спавшего на покрытых соломой нарах. Только я собрался последовать его примеру, как за мной явился уже знакомый адъютант, — мои спутники вернулись, и Ортенберг дал команду немедля двигаться дальше.

Обратно в Москву мы ехали далеко не с той лихостью, с какой мчались из редакции. Ночной путь был труден и мучителен. Мы то и дело застревали в автомобильных пробках, и тогда

Миша Бернштейн вылезал из машины и, бренча медалями на широкой груди, пробивал нам дорогу. А у меня не выходили из головы ряды солдат-лыжников, которым предстояло штурмовать занятую немцами высотку. Кстати говоря, Симонов, уже имевший за собой более чем полугодовой фронтовой опыт, а до того опыт Халхин-Гола и финской войны, в очерке об этой поездке с горечью писал, что абсолютно никакого стратегического или тактического значения не имело взятие (или невзятие) той злополучной высотки. Единственным реальным результатом этой операции стала, несомненно, бессмысленная потеря нескольких десятков человеческих жизней. Между прочим, этот очерк о нашей поездке Ортенберг не напечатал. Хочу добавить, что Миша Бернштейн вскоре погиб на фронте, а впоследствии воскрес под именем Миши Вайнштейна в романе Симонова «Живые и мертвые» и в кинофильме «Жди меня».