Десять десятилетий

В протоколе этого заседания на двух страницах излагается обвинение Кольцова в борьбе против советской власти и участии в протроцкистской подпольной организации. Все обвинение основано на «показаниях» самого Кольцова и на таких же «показаниях» других людей (некоторые из них я привел). А затем на двух страницах идет изложение выступления Кольцова со своим последним словом. Первое, что заявил Кольцов, — что он отказывается от всех своих показаний об антисоветской деятельности, а фамилии его якобы сообщников следователь Кузминов вынудил его назвать, применяя избиения и истязания. Как сказал Кольцов: «У меня разбиты все лицо и тело». Пункт за пунктом Кольцов опровергает все обвинения. Он говорит о полной некомпетентности следствия, которое даже не удосужилось проверить, что у него есть только один родной брат, художник Борис Ефимов. Никакого расстрелянного как «враг народа» брата у него нет. Он никогда не бывал на приемах в американском посольстве. И так далее, по всем пунктам обвинения. Что касается опубликованных в 1918 году в Киеве очерков, то он признает, что такие очерки действительно писал, но после этого двадцать лет честно и преданно служил советской власти. В деле отсутствует какая-либо реакция суда на это твердое и решительное заявление Кольцова.

Суд, «посовещавшись» на месте, оглашает:

— Приговорить Кольцова Михаила Ефимовича к высшей мере социальной защиты — расстрелу.

И последний документ дела — клочок бумаги с коротким текстом:

«Приговор в отношении Кольцова М. Е. приведен в исполнение 2 февраля 1940 года».

Глава двадцать пятая

Принято говорить, что история повторяется. В первый раз то или иное событие — трагедия, во второй подобное же событие — фарс. После смерти Ленина разгоревшаяся борьба за власть между его соратниками закончилась полной победой Сталина, разгромившего и уничтожившего всех соперников и ставшего единовластным диктатором страны. После смерти Сталина возникла похожая ситуация — такая же ожесточенная борьба за власть, но можно ли ее назвать фарсом? Это была борьба достаточно серьезная и непримиримая. И если можно тут усмотреть что-либо забавное, фарсовое, как только то, что победителем в ней вышел не твердокаменный Молотов, не коварный Берия, не удачливый Маленков, не популярный в народе Ворошилов, а простоватый, мало заметный Хрущев, оказавшийся на деле волевым, достаточно хитрым и ловким политиком. И прежде всего он показал себя таковым в разоблачении культа личности Сталина. Любопытно, что он это сделал, преодолевая сопротивление других соратников усопшего Вождя. Именно он, Хрущев, который при Сталине, попросту говоря, прикидывался «дурачком». Я сам слышал, как, выступая на торжественном собрании в Большом театре после выборов в Верховный Совет по новой, «Сталинской конституции», Хозяин так начал свою речь: «Я не собирался выступать, ибо здесь уже все было сказано и пересказано в речах выступавших ораторов. Но наш уважаемый Никита Сергеевич силком притащил меня сюда: “Скажи, — говорит, — хорошую речь”».

Трудно себе представить, чтобы Сталин подобным образом выразился по адресу, скажем, Молотова или Маленкова. А в отношении Хрущева подобный несерьезный, шутовской тон никого не удивлял. Но оказалось, что именно под этой шутовской, несерьезной личиной был тот, кто единственный решился нарушить заговор молчания вокруг преступлений Сталина. Пусть его доклад на XX съезде о культе личности Сталина был неполным, непоследовательным, местами уклончивым и туманным — о многом Хрущев умолчал. Доклад был сделан на закрытом заседании. И хотя он считался секретным, но вскоре после окончания съезда содержание его стало широко известно по стране и принесло Хрущеву немалую популярность. Конечно, десятилетиями вдалбливаемая в головы непогрешимось и мудрость «Великого Вождя и Учителя» не могла сама по себе так просто исчезнуть. Многие еще находились, да и сегодня находятся под гипнозом его имени, ходят с его портретами. Вспоминаю забавный штрих той поры. В парикмахерской Центрального дома литераторов группа ожидавших своей очереди посетителей вела оживленный разговор на злобу дня, то есть о разоблачении культа личности. Парикмахер Маргулис, популярный среди писателей своими «философскими» сентенциями, внимательно слушал эти разговоры и наконец, правя бритву на ремне, глубокомысленно произнес:

— Да. Таки был культ. Но таки была личность!