Он встал из-за стола и подошел к окну. Густая растительность снаружи не позволила ему ничего разглядеть. Он ощутил себя замурованным в склепе. Ползучие растения, облепившие крохотное окно, были венками, прислоненными к надгробию. Гуляев представил себе траурную плиту и свой лихорадочный глаз, выглядывающий из небольшого отверстия между буквами «л» и «я» в набранной золотом строке с его собственной фамилией. Задохнувшись от приступа жуткой клаустрофобии, он отшатнулся от незатейливой дырки в стене, которую тут выдавали за окошко, и вернулся к столу. Дышал он тяжело, как после бега, ступал неверно.
«Однако права очевидца и участника событий вынуждали нашего сказителя сердиться на легкомысленную, так ему казалось, склонность своих слушателей к путанице и к неуместным, опять же по его мнению, в такой сфере, как смертоубийство, метафорам…»
Гуляев перевел взгляд с монитора на дверь и прислушался. Ему показалось, что в коридоре прозвучал чей-то негромкий смех. Секунду-другую он смотрел в ту сторону, но дверь не открылась.
– Да пошли вы… – пробормотал он и, зажав уши ладонями, начал истово читать вслух: