Десять лет на острие бритвы

Отец и мать жили в Москве. Квартира была большая, и старики решили сдать одну комнату в аренду. Вывесили объявление. Вскоре появился прилично одетый гражданин, согласился на предъявленные ими условия заявив, что проживет не более двух недель и все деньги внес вперед. Старушка, будучи любопытной и наблюдательной, обратила внимание на то, что жилец приходит домой с одним чемоданчиком, а уходит с другим, а потом как придет, то обязательно закрывает дверь на ключ. Решила подсмотреть через отверстие от ключа второго, недействующего, замка и увидела, как жилец достал чемоданчик, положил его на стул, затем открыл чемодан с которым пришел, и начал перекладывать в него целую кучу денег, а потом из него же вынул несколько пачек с новенькими деньгами. У нее забилось сердце от увиденного богатства. Эти деньги не давали ей покоя ни днем, ни ночью. Ничего не говоря мужу, она в один из дней, воспользовавшись запасным ключом, взяла три или четыре сотни рублей новенькими, а чтобы жилец не подумал, если только обнаружит пропажу, что это сделали хозяева комнаты, разбила стекло в окне и таким образом имитировала кражу.

На другой же день жилец съехал, заявив, что не может оставаться там, где происходит воровство. Старушка спрятала деньги от мужа в укромное место и решила понемногу пользоваться ими так, чтобы не заметил старик. Прошло какое-то время и, старая женщина, взяв двадцатипятирублевку пошла в магазин купить масло. Получив сдачи решила полакомиться пирожным. Ей этих двадцати пяти рублей хватило надолго. В банке однажды обнаружили одну, а затем и вторую фальшивку, поступавшие из магазинов одного и того же квартала и докопались до матери Екальчика.

Нагрянул обыск, и нашли три сотни фальшивых 25-рублевок. Началось следствие. На вопрос, откуда у нее эти деньги она, не задумываясь, отвечала: от сыновей. Наведенные справки установили: один сын — химик, второй — технолог в полиграфической промышленности. Все стало ясным. Привезли их в Москву. Естественно, они отрицали предъявленное им обвинение, но мать твердила свое: их деньги. Во время одной из очных ставок она обратилась к ним: «Неужели вы допустите, чтобы ваша мать на старости лет пошла на каторгу?» И он, младший Екальчик, решил взять на себя вину, заявив, что деньги изготовил он один. Это была якобы пробная партия, после которой он все препараты уничтожил. Но еще при мне он получил письмо от матери, где она Христом богом умоляла ее простить, что она больше не может жить, т. к. совесть замучила. В конце концов она пошла к прокурору и рассказала ему обо всем, как было на самом деле.

При мне его отправили в Москву на переследствие. Работа шла нормально, расхождений моих замеров с замерами участкового замерщика, производившего их с подчиненной ему инструментальной группой не было, все совпадало и ко мне не предъявлялось никаких претензий. Правда, это доставалось нелегко. Приходилось иногда кривить душой, заменяя в актах категорию уложенного грунта в полотно дороги ради того, чтобы не посадить колону на голодный паек, зная, что невыполнение нормы не было связано с халатной работой людей, их нерадивостью, а действительно завышенными нормами, которые никто не хотел пересматривать. А в насыпи полотна кубометры сходились.

Неожиданный поворот

Наступила зима. Неожиданно для меня приходит вызов в Усть-Кяхту — Штаб Отделения. Уже было уложено железнодорожное полотно и местами рельсы. На некоторых участках пользовались дрезинами. Оказалось, вызывал главный инженер Сегал и сообщил о моем назначении замерщиком Бюлитайского участка. «В вашем распоряжении будет инструментальная группа. Вы пока поселитесь в домике недалеко от вашей колоны, у вас будет дневальный, будете получать в колоне продукты на себя и на группу, а потом переберетесь в Билютай. Мы вам доверяем, надеемся, не допустите нарушений».