Десять лет в изгнании

Чуть подальше возвышался Воспитательный дом, один из превосходнейших в Европе;⁷¹¹ в разных кварталах города нетрудно было заметить больницы для всех классов общества. Одним словом, взор повсюду встречал следы богатства и плоды благодеяний, великолепные палаты и благотворительные заведения, церкви и дворцы, дарившие счастье или славу большинству местных жите лей. Среди зданий струила свое извилистое течение река Москва,⁷¹² чьи воды не окрашивались кровью со времен татарского нашествия. День был великолепный; солнце, казалось, с радостью проливало свет на сверкающие храмы. Я вспомнила старого архиепископа Платона, только что адресовавшего императору Александру пастырское послание, восточный стиль которого живо меня взволновал;⁷¹³ с окраины Европы этот священник прислал императору образ Пресвятой Девы, дабы помочь изгнать из Азии человека, который обрушил на русских всю мощь европейских наций, им порабощенных. На одно мгновение мысль о том, что город, которым я любуюсь, обречен погибнуть от руки этого человека и что вскоре он поднимется на колокольню, где теперь стою я, посетила меня;⁷¹⁴ на одно мгновение я поверила, что, желая потешить свою гордыню, человек этот займет в царском дворце место, которое занимал некогда глава Великой Орды, также на время его захвативший;⁷¹⁵ но небо было так ясно, что я прогнала страшную мысль. Месяц спустя этот прекрасный город уже лежал в руинах, дабы ни у кого уже не оставалось сомнений в том, что всякую страну, однажды заключившую союз с этим человеком, пожрет пламя ада, ему покорного. Какой же, однако, дорогой ценой искупили русские и их государь свое заблуждение! Впрочем, несчастье Москвы возродило империю; этот благочестивый город погиб смертью мученика, чья кровь сообщает новые силы его собратьям, избежавшим гибели.

Знаменитый граф Ростопчин, чье имя постоянно упоминалось в бюллетенях императора, приехал ко мне с приглашением на обед. При Павле I Ростопчин был министром иностранных дел;⁷¹⁶ разговор его, исполненный оригинальности, показывал, что, если обстоятельства того потребуют, он обнаружит характер весьма решительный.⁷¹⁷ Я отправилась к нему в усадьбу, расположенную внутри городской черты; чтобы туда попасть, следовало проехать мимо озера через лес; при подходе Наполеона к Москве граф Ростопчин сам поджег эту усадьбу, одну из уютнейших во всей России.⁷¹⁸ Казалось бы, подвиг столь славный не мог не вызвать восхищения даже у его врагов. Император, однако же, уподобил графа Ростопчина Марату, забыв, что первый жертвовал собственным достоянием, второй же губил чужое, а это, что ни говори, не может не делать окружающим чувствительную разницу.⁷¹⁹ Упрекнуть графа Ростопчина можно было бы в другом: он слишком долго скрывал дурные вести, поступавшие из армии, то ли оттого, что обольщался сам, то ли оттого, что хотел обольстить других.⁷²⁰ Англичане, выказывая ту восхитительную душевную чистоту, которая отличает все их поступки, отдают равно достоверный отчет как в своих успехах, так и в своих неудачах; энтузиазм их питается исключительно правдой, какова бы она ни была. Русским пока далеко до этого нравственного совершенства, рождаемого свободным устройством общества. Все дело в том, что ни одна цивилизованная нация не стоит так близко к дикарям, как русские; даже знать, когда она обладает энергией, разделяет и недостатки, и достоинства этих необузданных сынов природы. Многим пришлось по вкусу знаменитое словцо Дидро: «Русские сгнили, не успев созреть».⁷²¹ Не знаю, однако, утверждения более ложного; сами пороки русских, за немногими исключениями, причиною имеют не развращенность, но необузданность. «Желание, овладевшее русским народом, — сказал человек выдающегося ума, — способно взорвать город».⁷²² Если русские решили добиться цели, хорошей ли, дурной ли, они либо впадают в ярость, либо идут на хитрость; Петру I, наскоро привившему им начатки цивилизации, не удалось изменить их природу, преобразились на сей день только их манеры. К счастью для русских, они по-прежнему остались народом, который мы именуем варварским, иначе говоря, ими движет инстинкт — подчас благородный, всегда невольный и предполагающий раздумья при выборе средств, но не при рассмотрении цели; я сказала «к счастью для русских» не потому, что намерена восхвалять варварство, но потому, что под этим словом я разумею некую первобытную энергию, которая одна способна заменять нациям удивительную мощь, даруемую свободой.