Десять лет в изгнании

Я любопытствовала увидеть в Вале кретинов, о которых много слышала прежде.⁵³³ Это прискорбное вырождение человека достойно самых серьезных размышлений, однако видеть человеческие существа, не вызывающие ничего, кроме отвращения и ужаса, бесконечно тяжело. Впрочем, я заметила, что иные из этих слабоумных выказывают порой известную живость при виде предметов внешнего мира. Поскольку у них вовсе нет памяти, окружающий мир всякий день изумляет их заново; быть может, это свойство дано им в награду за отсутствие прочих способностей. Несколько лет назад одного кретина приговорили к смерти за убийство; по дороге на казнь он, увидев толпу народа и решив, что все эти люди явились его чествовать, заулыбался и приосанился: он желал иметь вид, достойный большого праздника. Можно ли карать такое существо за преступление, пусть даже содеянное его рукой?

В трех лье от Бе с вершины очень высокой горы обрушиваются вниз потоки воды.⁵³⁴ Я предложила своим друзьям взглянуть на этот знаменитый водопад; мы выехали утром, а к обеду уже возвратились назад. По правде говоря, я совсем забыла, что водопад этот расположен в Вале, иначе говоря, на земле Франции, а во Франции мне дозволено находиться только на узкой полоске земли между Коппе и Женевой. Не успела я вернуться домой, как префект выбранил меня за то, что я осмелилась путешествовать по Швейцарии; впрочем, в знак своей величайшей снисходительности он обещал умолчать о преступлении, которое я совершила, ступив на землю Французской империи.⁵³⁵ Я могла бы отвечать словами из басни Лафонтена:

Травы на том лугу я съел совсем чуть-чуть,

⁵³⁶—

но я просто повинилась в рассеянности, по причине которой отправилась смотреть на швейцарский водопад, забыв, что он расположен во Франции.

Эти постоянные придирки к самым незначительным поступкам отравляли мне жизнь, а развлечь себя литературными занятиями я не могла, ибо мысль об участи, постигшей мою последнюю книгу, и уверенность в том, что мне ничего не дадут опубликовать и впредь, совершенно истощали мой ум, чахнущий без соревнования. Тем не менее я все еще никак не могла решиться навсегда покинуть французский берег, отчий дом и друзей, по-прежнему хранивших мне верность. Каждый день я просыпалась с намерением уехать и каждый день находила предлоги для того, чтобы остаться. Один Бог знает, что я испытала, когда душе моей нанесли последний удар!

Г-н де Монморанси провел несколько дней в Копие. Властелин огромной империи творит зло с такой мелочностью и такой расчетливостью, что тот самый курьер, который привез в Париж весть о прибытии г-на де Монморанси ко мне, возвратился в Копие с приказом о высылке моего друга. Радость императора была бы неполной, не получи г-н де Монморанси письмо министра, содержащее этот приказ, в моем доме и не назови министр причиной ссылки не кого иного, как меня. Г-н де Монморанси всеми возможными способами пытался смягчить эту весть, однако — сообщаю об этом императору, и пусть он порадуется своей удаче — я стенала от боли, думая о беде, которую я навлекла на своего великодушного друга, и никогда еще за многие годы мое измученное сердце не было так близко к отчаянию.⁵³⁷ Я не знала, чем заглушить мучительные мысли; терзавшая меня тоска была так сильна, что, пытаясь заглушить ее, я даже прибегла к опию. Г-н де Монморанси, сохранявший спокойствие и уповавший на Господа, призывал меня последовать его примеру, однако он мог гордиться той самоотверженностью, какую выказал, поддержав меня, я же винила себя в ужасных последствиях этой самоотверженности, разлучившей его с семьей и друзьями. Я постоянно возносила к Богу молитвы, однако боль не отпускала меня ни на мгновение; жизнь моя сделалась сплошной мукой.

В этом-то состоянии я получила письмо от г-жи Рекамье — красавицы, которой поклоняется вся Европа и которая никогда не оставляет друзей в беде. Она сообщила мне, что едет на воды в Савойю, в Экс⁵³⁸ и намерена провести два дня в Копие. Я содрогнулась при мысли о том, что и ее может постигнуть участь Матье. Каким бы невероятным это ни казалось, от человека, питающего ненависть столь варварскую и одновременно столь мелочную, можно было ожидать любой жестокости, поэтому я послала навстречу г-же Рекамье курьера с письмом, в котором умоляла эту великодушную женщину не останавливаться у меня.⁵³⁹ Какая мука — знать, что она, нежно мною любимая, неустанно утешавшая меня с величайшим благородством и величайшей тонкостью, находится совсем неподалеку, и не иметь возможности обнять ее, быть может, в последний раз в жизни! Все же я заклинала ее внять моим мольбам; она не согласилась, она не смогла проехать мимо моего дома, не проведя со мною хотя бы несколько часов, а я, встречая ее на пороге замка, где каждое ее появление всегда становилось праздником, не могла сдержать слез.