— Все, — отвечает Кроули, исполнявший должность лейтенанта, точно на параде.
— Хорошо! Эдуард, возьмите большую карту: я поручаю ее вам.
— Слушаю, начальник.
— Фрэнсис, вам поручаю буссоль и секстант: эти инструменты теперь так же драгоценны для нас, как съестные припасы.
— Я позабочусь о них, — просто отвечает канадец.
Эти слова означают, что он скорее умрет, чем оставит вверенные вещи.
Шум невыносимый. Страшный поток уже близко. Нужно скорее бежать. Испуганные лошади едва сдерживаются сильными руками конвойных.
— Вперед!
Но не успели мы тронуться с места, как впереди нас вспыхнуло яркое пламя: это горела сухая трава, зажженная молниями. За травою занялись огнем деревья. Бушевавший ветер со сказочною быстротою разносил огонь повсюду, и скоро весь горизонт пред нами был охвачен пожаром.
В то же время справа мчался страшный поток. Куда же бежать? Где скрыться от смерти?
За воем бури, клокотанием огня и ревом волн не слышно было человеческого голоса. Но вот опять, словно труба, прозвучало:
— На воду! В железную фуру.
Один из наших спутников моментально хватает под уздцы переднюю лошадь и хочет направить тяжелый экипаж к ручью. Но испуганные лошади подымаются на дыбы и не трогаются с места. Нужно покалывать их ножом.
— Обрубайте постромки у другой фуры! Пять человек на конец! Пробирайтесь к берегу и следуйте по течению… галопом! Остальные живей сюда!
Команда исполняется с быстротою молнии. Пять охотников вскакивают на коней и исчезают с наших глаз. Остальные, человек пятнадцать, садятся в фуру. Шесть оставленных лошадей увлекаются в шумящую бездну. Бедные животные напрягают все свои усилия, чтобы добраться до берега, но тщетно. Бурные волны одолевают их, и наши кони с жалобным ржанием скрываются под водою. Эта мучительная смерть вызвала холодный пот у самых храбрых. Но собственная опасность заставляет забыть обо всем на свете. Наша фура, с упряжью и колесами, может ежеминутно опрокинуться. Кроме того, ею пока нельзя управлять. Чтобы помочь горю, два молодца спрыгивают в воду, обрубают упряжь, стаскивают колеса с осей и затем счастливо возвращаются на импровизированное судно. Тем временем к нему приделывают руль, за который садится Эдуард, потом появляются весла. Теперь тяжелый фургон превратился в настоящую лодку, правда тяжелую и неуклюжую, но все-таки довольно сносную. В ней мы, по крайней мере, перестали быть игрушкой волн и могли направлять ее по своему желанию.
Глава XVIII
Всю ночь мы плыли, следуя за изгибами потока, который мчал наше тяжёлое судно со страшною скоростью; наконец русло реки расширилось, и течение потеряло свою силу: фура поплыла со скоростью до шести верст в час, не более. Конечно, после таких приключений нам было не до сна: всех занимало положение экспедиции, не предвещавшее ничего хорошего. В самом деле, где наш гордый караван?! Из целого табуна лошадей осталось только пять животных, да и то еще Бог весть где они со своими всадниками. Из шести великолепных фур, снабженных всем необходимым для продолжительного путешествия, уцелела одна, на которой мы ехали. Из шестнадцати пассажиров ее двенадцать трудно больных. К довершению несчастия, съестных припасов осталось лишь на полтора дня. Положение, как видите, слишком незавидное, и об этом стоило подумать. Что касается меня, то я был опечален еще более: мои бедные собаки, без сомнения, все погибли. Мне от души было жаль этих верных спутников, особенно старого Мирадора. Но куда их было девать? Наша лодка тесна и для людей.
—
Однако ни безотрадность положения, ни скорбные мысли о будущем, ни ужасы пережитого нами не заглушают требований желудка. Голод чувствительно подтягивает животы, утраченные силы настоятельно требуют восстановления. По приблизительному расчету, около 30 верст уже отделяют нас от последней стоянки. Пора сделать привал, тем более что ехать долго по течению — значит очень отдалиться от нашей дороги. Раздается команда «стоп!», и несколько ударов веслами приближают нас к берегу, где фуру прикрепляют у ствола огромной софоры. Все с нетерпением поглядывают на консервы, единственный источник нашего пропитания. Один из конвойных длинным ножом вскрывает коробки. Вдруг громкое проклятие срывается с его губ:
— Тысяча чертей! Консервы погибли!