Десять мужчин

Сколько себя помню, брак был моим Граалем. Понятие о браке, однако, было довольно туманным, поскольку семейный союз родителей сохранился в памяти плохо. Мой папа умер, когда мне исполнилось семь. Мама, француженка и добрая католичка, хранила верность мужу и после его смерти. Достатком жизнь нас никогда не баловала, но после папиной смерти страшило лишь отсутствие денег. Мама вырастила нас с сестрой одна, без чьей-либо помощи. В доме моего детства царил матриархат; мужчина нам был не нужен: мы помнили отца земного, чтили Отца Небесного и молились в церкви о том, чтобы когда-нибудь соединиться с обоими. Школа при монастыре позаботилась, чтобы мальчики оставались тайной за семью печатями вплоть до восемнадцати лет, когда мы ступили в большой мир. Во всяком случае, таков был мамин план.

После смерти папы мы ходили в церковь ежедневно, устремляя мысли к вечной жизни и тем самым ограждая себя от напастей жизни земной. Монашки накрепко вбили в нас идею всевидящего ока Господня, и, будучи примерной ученицей, я не подвергала их кредо сомнению, но все эти «святые Марии», вместе взятые, не могли избавить меня от тоски по мужчине в доме. В четырнадцать я украсила дверь своей спальни постерами — сначала с изображением Джека Кэссиди, затем и теннисиста Артура Эши. Приколотые так, чтобы звездные губы находились чуть повыше моих, постеры были скрыты от глаз мамы халатом, и под наблюдением Господа (оказавшегося, по моему мнению, более великодушным, чем уверяли монашки) я практиковалась в поцелуях с бумажными губами. Односторонние поцелуи с плакатными мужчинами помогали слабо — я страдала в силках матриархата и никак не могла взять в толк, почему ни маме, ни сестре мужчина из плоти и крови как будто вовсе ни к чему. День за днем я подбивала сестру помочь мне отыскать пару для мамы, но все возможные кандидаты из нашей деревни либо были женаты, либо одной ногой в могиле. «Зря стараешься, — твердила сестра. — Раздобудь хоть самого Пола Ньюмана — наша дорогая мамочка все равно не уступит». Я не сдавалась, подогреваемая желанием узнать мужчин (одного вполне хватило бы).

Искомый кандидат был ближе, чем я думала, — до того близко, собственно, что дважды в неделю стучал в дверь нашего дома. Среди постоянных визитеров числились молочник, почтальон, продавец стиральных порошков и всяких чистящих средств и точильщик ножей, но мое внимание привлек зеленшик мистер Ти со своим фургончиком, полным овощами прямо с грядки. Впрочем, внимание мамы он, кажется, привлек еще раньше. Словно бы ненароком, без капли самолюбования, но два раза в неделю она красила губы. Я не сразу связала этот штрих с появлением мистера Ти. Если его по-романски приятная внешность напомнила маме о косметике, то мой прямой долг состоял в том, чтобы вдохновить ее на более близкое знакомство. Мистер Ти был темноволос, худощав и в моих глазах эффектен, как католическая церковь. Он всегда носил черные брюки и черную рубашку, расстегнутую до середины груди, на шее поблескивала серебряная цепочка. В попытке завлечь к нам мистера Ти я однажды вытащила маму к его фургону поболтать, и три недели спустя в пакете среди овощей мы обнаружили три билета на спектакль местного любительского театра.

Мама тщательно изучила билеты.

— А мистер Ти, оказывается, трагик, — произнесла она наконец тоном, не позволявшим судить, одобряет она этот факт или нет. — «Моя прекрасная леди». Любопытно, кого он играет.

— Сходим и узнаем! — сказала я.

— Не пойти просто невежливо, — поддержала сестра, забрала у мамы билеты и сунула под Библию на холодильнике, словно обеспечивая им благословение Господа.

Настал день спектакля, и мы отправились на «Мою прекрасную леди». Мистер Ти играл отца Элизы. Он был ненамного старше самой Элизы, но играть и петь умел, решили мы. Затем был «Отелло» с мистером Ти в заглавной роли; нам выпало увидеть его с обнаженным торсом и убедиться, что он смугл не только лицом. После его впечатляющего выхода в облике мавра я решила, что маме больше не потребуется поощрения, дабы оценить достоинства нашего зеленщика. Увы, у меня не вышло уломать ее пригласить его даже на чашку чая — а усердствовала я в течение трех лет.

Тем летом, когда мне исполнилось семнадцать, жара распалила жажду мужской компании. Долгие горячие дни смягчили даже маму, она разрешила нам прогуливать мессы и часами жариться голышом на плоской крыше террасы позади нашего дома. Уроженка Средиземноморья, мама обожала тепло почти так же, как Господа. Я готовилась к выпускным экзаменам, сестра — к вступительным на курсы медсестер, и мама, устроившись между нами, проверяла обеих по очереди. Поначалу сестра выбрала колледж искусств, но столь ненадежный способ заработать на хлеб насущный сильно тревожил маму. Медицина оказалась подходящей альтернативой: сестра была терпеливой и чуткой сиделкой для умирающего отца. Восхищаясь сестрой, так стойко принявшей путь, далекий от ее истинного призвания, я мучилась страхом, что и мне будет заказана театральная стезя.