— Не верьте. Она фантастически готовит, просто ленится, — возразил Макс, выкладывая еду на тарелки тончайшего итальянского фарфора.
Винченцо, обладатель всклокоченной шевелюры, широкой улыбки и озорного взгляда, был далеко не молод, но полон юношеского энтузиазма, когда разговор зашел о ракурсах в работах Торелли — теме моего реферата по кино.
После ужина я помогала Карле приготовить жасминовый чай.
— Винченцо от вас без ума, — прошептала она
— А режиссер возражать не будет?
— Возражать? Шутите? Я ему передам, что вы придете.
Карла оказалась женщиной беспримерного влияния: она за сутки устроила мне пропуск на почти неприступную съемочную площадку, где царил один из самых крупных режиссеров мира. Посреди ночи, на крыше дома в центре Манхэттена, я наблюдала любовную сцену между людьми, которые не могли жить порознь, не могли жить вместе и вернулись на место своего первого поцелуя, чтобы расстаться навсегда.
— Дубль двадцать шесть, — сказал усталый паренек с хлопушкой.
— И-и-и… мотор! — радостно выкрикнула помощник режиссера, словно в попытке вдохнуть жизнь в актеров, но после следующих пяти дублей даже для меня стало очевидно, что дело не идет.
Партнерша, Фелисити Мэннерс, знаменитая статусом супруги знаменитого режиссера, дубль за дублем демонстрировала бесцветную игру.
— Перерыв, — произнес рядом со мной негромкий голос, и помощник режиссера повторила это слово во всеуслышание.
Обернувшись к обладателю негромкого голоса, я оказалась лицом к лицу с супругом Фелисити Мэннерс. Я была сражена, но сражена не его звездностью, поскольку в отличие от половины западного мира, наизусть цитировавшей реплики из его работ, сама я ни одного фильма не видела. У Режиссера были короткие темные с проседью волосы, серые миндалевидные глаза и капля на носу, которую он вытер желтым в крапинку носовым платком.
— Больше никаких ночных съемок. Вечно насморк хватаю, — сказал он, чихнул и поднял воротник пальто.
Помощница принесла три дымящиеся парком чашки, и я пила чай, стоя между Винченцо и Режиссером под колючими взглядами прочих действующих лиц, мучимых ревностью придворных у трона монарха. Режиссер тем не менее был склонен пообщаться и увел меня из-под обстрела пытливых глаз к лестничной площадке, где мы грели руки на древней батарее.
— Я привел сюда жену на первое свидание. Предупредил, что пойдем куда-нибудь, где тихо и холодно. Она решила, что речь о морге. Говорят, вы студентка? Профессора, должно быть, прохода не дают?
— Мой любимый профессор — гей, а кино и философию ведут люди женатые и серьезные.
— Бросьте вы свой университет. Я вас буду учить, если хотите. Приходите, смотрите, как мы работаем.
Что я с тех пор и делала каждую неделю, и его команда постепенно привыкла видеть во мне часть декораций на съемках Режиссера.
Мужчина крупный и импозантный, Режиссер физически довлел над всеми вокруг, но при его природной сдержанности в отношениях с ним несложно было оставаться на формально-любезной ноте. К несчастью, в этом далеко не была уверена мисс Мэннерс, которая всегда сомневалась (как мне стало известно позднее) в моих чисто кинематографических мотивах. Она вынесла мое присутствие на съемках одного фильма, но я объявилась на площадке следующего — и ее терпение лопнуло. Я долго оставалась в неведении, что вся команда Режиссера, затаив дыхание, ждала момента, когда мисс Мэннерс наконец взорвется.