Десять негритят / And Then There Were None

И снова понюхал стакан. Кончиком пальца коснулся капель на дне, затем поднес его к губам и очень осторожно лизнул.

Выражение его лица изменилось.

Генерал Макартур сказал:

– Вот не знал, что можно умереть, просто поперхнувшись!

Эмили Брент отчетливо выговорила:

– И среди жизни нас окружает смерть.

Доктор Армстронг встал и резко произнес:

– Нет, умереть, просто поперхнувшись, невозможно. Смерть Марстона произошла, что называется, не от естественных причин.

– В его стакане… что-то… было? – почти шепотом спросила Вера.

Армстронг кивнул:

– Да. Не могу сказать, что именно. Скорее всего, один из цианидов. Но без характерного запаха синильной кислоты – значит скорее цианид калия. Действует мгновенно.

– Яд был в стакане? – отрывисто спросил судья.

– Да.

Доктор шагнул к столику с напитками. Вынул из бутылки с виски пробку, понюхал ее, лизнул. Проделал то же самое с содовой. Покачал головой:

– Всё в норме.

– Хотите сказать… он сам положил себе в стакан отраву? – уточнил Ломбард.

Армстронг почему-то разочарованно кивнул:

– Похоже на то.

– Значит, самоубийство? – констатировал Блор. – Странный выбор.

Вера задумчиво произнесла:

– Никогда бы не подумала, что человек вроде него может покончить с собой. Он был так полон жизни… И так – о! – так ее любил! Когда он съезжал сегодня вечером с холма в своем автомобиле, он был похож на… на… о, я не могу объяснить!

Но ее все поняли. Энтони Марстон, молодой мужчина в расцвете сил и красоты, многим показался тогда неземным созданием. И вот он лежит, точно сломанный цветок, на полу перед ними.

– Чем еще, кроме самоубийства, можно это объяснить? – спросил доктор Армстронг.

Все медленно покачали головой. Другого объяснения не было. Напитки были чисты. Все видели, как Энтони Марстон наливал себе спиртное. А значит, какой бы яд ни был в стакане, его мог положить туда лишь сам Энтони Марстон.

Но, с другой стороны, зачем Энтони Марстону убивать себя?

– Знаете, доктор, по-моему, тут что-то не так, – задумчиво сказал Блор. – На мой взгляд, мистер Марстон был не из тех джентльменов, которые совершают самоубийства.

– Согласен, – ответил Армстронг.

II

На этом все и кончилось. Да и что еще тут было говорить?

Армстронг с Ломбардом вместе отнесли недвижное тело Энтони Марстона в его комнату, где и оставили, закрыв его простыней с ног до головы.

Когда они снова сошли вниз, остальные стояли, сбившись кучкой, и дрожали, хотя вечер был не холодный.

Эмили Брент сказала:

– Пора идти спать. Поздно уже.

Время было за полночь. Предложение являлось вполне уместным – но все мешкали. Как будто боялись расстаться на ночь, ища защиты и утешения друг у друга.

– Да, поспать все-таки надо, – произнес судья.

– Я еще не убрал в столовой, – возразил Роджерс.

– Утром уберете, – коротко ответил Ломбард.

– Как ваша жена? – спросил Армстронг.

– Пойду посмотрю, сэр.

Через минуту-другую он вернулся.

– Спит, точно ангел, сэр.

– Хорошо, – сказал доктор. – Пусть спит, не будите.

– Не буду, сэр. Только приберу в столовой да проверю, заперто ли все на ночь, и сам лягу.

И он пошел через холл в столовую.

Остальные нехотя поплелись наверх.

Будь это старый дом со скрипучими половицами, темными углами и массивными деревянными панелями на стенах, им стало бы жутко. Но в доме все просто кричало о современности. Нигде не было потемок, исключалась сама возможность существования сдвижных панелей и потайных дверей, все заливал яркий электрический свет; полы, мебель, окна – все было новенькое, с иголочки, все сверкало. В этом доме не было тайны, здесь ничего нельзя было спрятать. В нем отсутствовала атмосфера.

Но почему-то именно это пугало больше всего…

На верхней площадке лестницы все пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату, и каждый – или каждая – автоматически, бессознательно повернул ключ, запирая свою дверь.

III

В приятной, пастельных тонов спальне судья Уоргрейв разделся и приготовился ко сну.

Его мысли были об Эдварде Ситоне.

Он очень хорошо помнил Ситона. Светлые волосы, голубые глаза, искренний взгляд и открытая улыбка. Все это настроило присяжных в его пользу.

Льюэллин, прокурор, запорол дело. Он погорячился, слишком многое хотел доказать. А вот Мэтьюз, адвокат короны, – умница. Его аргументы были убедительны. Вопросы свидетелям убийственно точны. Да и с клиентом на скамье подсудимых он управлялся виртуозно.

И Ситон с честью выдержал перекрестный допрос. Он не волновался, не горячился. Присяжных это тоже впечатлило. Мэтьюзу уже, должно быть, казалось, что дело в шляпе… Уоргрейв завел часы и аккуратно положил их рядом с кроватью.

Судья хорошо помнил свои действия на том процессе – он сидел, слушал, делал записи, собирая любые мелочи, которые говорили не в пользу обвиняемого.

Сколько удовольствия доставило ему то дело! Под конец Мэтьюз произнес первоклассную речь. Льюэллин, который выступал после него, уже не мог поколебать положительного впечатления, оставленного выступлением защитника.

И тогда за дело взялся он…