Десять причин для любви

— Разумеется, нет, — пробормотал Себастьян, а Аннабел, чувствуя, что случившееся требует какого-то родственного завершающего высказывания, добавила: — Могу я вам что-либо принести?

— Ты можешь принести мне тишину. — Леди Викерс снова посмотрела на Себастьяна, на этот раз слегка прищурившись. — Вы понимаете, что я имею в виду? А?

Он, улыбаясь, кивнул.

— Я отправляюсь в свою комнату, — повторила леди Викерс. — Вы двое можете делать все, что захотите. Только не разбудите меня!

С этими словами она удалилась, плотно закрыв за собой дверь между комнатами.

Аннабел посмотрела на дверь, потом ошарашено на Себастьяна.

— По-моему, моя бабушка только что дала мне разрешение погубить мою репутацию.

— Сегодня ночью я этим займусь, — ухмыльнулся он, — если ты не возражаешь.

Аннабел, открыв рот, снова посмотрела на дверь, потом на него и наконец заключила:

— Кажется, она сошла с ума.

— Напротив, — возразил Себастьян, подходя к ней сзади, — она выказала себя самой разумной из всех нас. — Он наклонился и поцеловал Аннабел в затылок. — Теперь мы точно в одиночестве.

Аннабел повернулась в его объятиях.

— Я не чувствую себя одинокой. — Она махнула рукой в сторону бабушкиной комнаты.

Он обвил ее руками и опустил голову, чтобы дотронуться губами ямки под ключицей. На какой-то миг Аннабел показалось, что он пытается ее ласкать, но потом она поняла, что Себастьян смеется. Или по крайней мере старается сдержать смех.

— В чем дело? — спросила она.

— Я представляю себе, как она подслушивает под дверью, — приглушенно ответил он.

— И это смешно?

— Безусловно. — В голосе его все-таки звучало некоторое недоумение.

— У нее была связь с твоим дядей, — напомнила ему Аннабел.

Себастьян замер.

— Если ты хочешь наверняка убить мою страсть, эта картина убьет ее наповал.

— Я знала, что мои дяди Томас и Артур не от дедушки, но Перси… — Аннабел покачала головой, будучи все еще не в силах поверить в события нынешних вечера и ночи.

— Я понятия не имела. — Вздохнув, она приникла к нему, спиной прижимаясь к его груди, но вдруг выпрямилась, как струна.

— В чем дело?

— Моя матушка. Я теперь не знаю…

— Она Викерс, — произнес Себ с полной уверенностью. — У тебя глаза твоего деда.

— Правда?

— Не по цвету, а по разрезу глаз. — Он повернул ее к себе лицом и положил ей руки на плечи. — Вот здесь, — и он бережно коснулся кончиком пальца внешнего края ее века, — тот же изгиб.

Склонив голову набок, он стал рассматривать ее лицо с нежной сосредоточенностью.

— И скулы тоже, — пробормотал он.

— Я очень похожа на мою маму, — пролепетала она, не в силах отвести от него глаз.

— Ты Викерс, — заключил он с добродушной улыбкой.

Она попыталась сдержать свою улыбку. Чего бы это ни стоило.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — промолвил он и поцеловал уголок ее рта. — Как ты думаешь, она уже заснула?

Аннабел покачала головой.

Он поцеловал другой уголок.

— А теперь?

Она снова потрясла головой.

Он отклонился, и она со смехом наблюдала, как он, глядя в потолок, стал серьезно считать до десяти.

Аннабел не отводила от него глаз, и в ней бурлил смех, не выходя, впрочем, на поверхность. Кончив считать, он снова посмотрел на нее, в глазах его светилось ожидание, как у мальчишки на Рождество.

А что будет теперь?

Она приоткрыла губы, намереваясь поругать его, велеть быть терпеливее, но это было не в ее характере. Она была так поглощена любовью к нему… и потом, она же собиралась за него замуж. Кроме того, в этот день столько всего случилось, чтобы заставить ее понять: надо жить полной жизнью, и если у нее появился шанс на счастье, его нужно хватать обеими руками и никогда не выпускать.

— Да, — промолвила она и обвила руками его шею. — Я думаю, что теперь бабушка уже заснула.

Глава 26

Если бы, подумал Себастьян, подхватывая Аннабел на руки, он описывал все это в романе, подобный эпизод стал бы концом главы. Нет, глава закончилась бы тремя страницами раньше без каких-либо намеков на интим или обольщение, и, уж точно, ничего не было бы сказано о том всепоглощающем вожделении, которое водопадом пронеслось по нему, когда Аннабел закинула руки ему на шею и подняла к нему свое личико. Но подобные вещи не позволено заносить на бумагу. Ни один редактор не пропустит.

Однако сейчас он не писал роман, а проживал его. Так что когда он поднял ее на руки и понес на постель, он решил, что все происходящее просто замечательно.

— Я люблю тебя, — прошептал он, укладывая ее на одеяло. Ее волосы распустились и упали темной волнистой массой наслаждения. Ему хотелось проследить изгиб каждого локона, чтобы каждый из них обвился вокруг его пальцев. Он хотел ощущать их шелковистость на своей коже, чувствовать их скольжение по своей груди, их щекотку на своих плечах. Он хотел всем телом прочувствовать ее всю… прильнувшую к нему… Он хотел, чтобы так было во все оставшиеся дни его жизни.