Десять слов про Китай

В год, когда я оканчивал начальную школу, он умер. Он жил у родителей уже две недели. Проходя мимо их дома, я слышал, как отец ругает его, называя лентяем, а он отвечает, что устал и больше не может работать в поле. Отец обзывал его «капиталистом» и кричал:

— Все бездельники считают, что у них нет сил!

Мать тоже думала, что ему нельзя оставаться в городе, — люди могли обвинить их в несознательности. Она уговорила его вернуться в деревню, на прощание сунула ему в карман два вареных яйца — по тем временам роскошный гостинец. Я помню, как он бессильно брел все с теми же рюкзаком и флейтой, в тех же кедах, и утирал рукавом слезы.

С тех пор я его не видел. Через несколько дней он потерял сознание в поле. Крестьяне на снятой с петель двери отнесли его в уездную больницу, где врачи обнаружили запущенную желтуху. Он умер в машине «скорой помощи», по дороге в Шанхай. Мой отец сказал, что печень у него усохла и стала жесткой как камень. Больше в моем детстве не было звуков бамбуковой флейты.

Что такое революция? У меня много ответов на этот вопрос. Революция — это когда не знаешь, что с тобой случится вечером: взлетишь или упадешь, станешь «боевым другом» или «классовым врагом». Расскажу две истории: о благородстве и о подлости.

Отец одного моего одноклассника был мелким партработником. Я его любил: он единственный из взрослых улыбался мне на улице — знал, что я товарищ его сына. Скромная должность не спасла его от «разоблачения». Теперь при встрече он тут же отводил глаза. Не знаю, как его мучили цзаофани, но все его тело покрывали синяки и кровоподтеки. Мой прежде жизнерадостный одноклассник на переменах забивался в угол и затравленно смотрел, как мы играем. Однажды мы увидели, что он рыдает, обхватив руками голову. Ночью его отец бросился в колодец. Он до последнего момента скрывал от семьи мысль о самоубийстве. Потом мальчик рассказывал, что чувствовал сквозь сон, что отец стоит возле его кровати. Накануне я видел, как они идут по улице в лучах заходящего солнца. Отец обнял сына за плечо и что-то с улыбкой ему рассказывал. Эту картину я запомнил на всю жизнь. Из нее родился образ Сун Фаньпина в моем романе «Братья».

А вот история о подлости. Учительница нашего второго класса «Б» крепко дружила с учительницей второго «В». На переменах они всегда задушевно общались и о чем-то секретничали. Однажды утром я пришел в школу очень рано и застал в классе одну нашу учительницу. Она поманила меня и с каким-то болезненным возбуждением сообщила, что учительница второго «В» скрывала помещичье происхождение. Это выяснила комиссия, посланная в ее родную деревню. Преступницу уже допрашивают. Я оторопел — ведь я думал, что они подруги, — а потом испугался. Так меня не пугала ни одна уличная драка. На следующей перемене наша учительница щебетала уже с другой приятельницей.

Что такое революция? В детстве у меня перед глазами был пример прирожденного революционера — моего брата. Еще во втором классе начальной школы он воплотил в жизнь тезис председателя Мао «бунт оправдан». Как-то завуч отругала его за плохое поведение на уроках. Возможно, она переусердствовала. Брат взял стул, поставил его рядом с изумленным педагогом, влез на сиденье и нанес ей правый хук в висок. Очнулась она в больнице.

В школе средней ступени революционность брата вступила в период наивысшего расцвета. В один прекрасный день к нам в дом явилась доведенная им до истерики учительница китайского языка. Она рассказала много интересного, но мне запомнилась одна история. Дело было зимой. Брат оставил кеды сушиться на подоконнике, а вонючие ноги в нейлоновых носках водрузил на парту — под нос учительнице. На просьбу обуться он ответил категорическим отказом и старательно зашевелил пальцами. Тогда взбешенная учительница вышвырнула кеды из окна. Брат вскочил на парту, с нее перепрыгнул на учительскую кафедру, схватил конспект урока и тоже выкинул его в окно. Затем он через то же окно вылез на улицу, подобрал кеды, вскарабкался обратно, опять поставил их на солнышко — на подоконник, положил ноги на парту и принялся дирижировать хором гогочущих одноклассников. Зеленая от злости учительница выбежала наружу. Она не могла лазить через окна, так что ей пришлось спуститься по лестнице и обогнуть здание. Подняв конспект, она увидела, что ученики сгрудились у окон и издеваются над ней.

После ухода учительницы отец с криком: «Ты что творишь?!» запустил в моего брата табуреткой, но он ловко увернулся, отбежал на безопасное расстояние от еле удерживаемого матерью отца и оскорбленно заявил:

— Я делаю революцию…

Я стремился к революции всей душой. В начальной школе мы очень боялись учительницу. За болтовню, верчение за партой и драку она заставляла нас писать «самокритику», которую вывешивала на стенку, чтобы мы прочувствовали всю постыдность своего поведения. «Самокритику» я писал гораздо чаще, чем сочинения. Поэтому нам не терпелось попасть в школу средней ступени, где, как мы знали от старших товарищей, не ученики боялись учителей, а учителя учеников.