Десять тысяч небес над тобой (ЛП)

Я внимательно наблюдаю за горничной, следя, задержатся ли её глаза на моей талии. Знает, ли она. Если это и так, она достаточно умна, чтобы не подавать знака.

Она не прислуживала мне в Санкт-Петербурге, напоминаю я себе. Я не знаю, сколько я была в Париже, но я почти наверняка уехала не раньше, чем была уверена в своей беременности, так что, не больше месяца или шести недель. Служанка не понимает, что моё тело выглядело так не всегда.

Это даёт мне время, но сколько? Месяц, максимум…

Из украшений горничная выбирает тяжёлые завинчивающиеся серьги с чёрным жемчугом и рубиновое кольцо, такое тяжёлое, что оно перевешивает мои худые пальцы. Жар-птица всё ещё вокруг моей шеи, но спрятана за тёмной вуалью в вырезе платья, служанка её не заметила. Потом на мои ноги надевают тёмные туфли, в руки вкладывают затейливо вышитую сумку, и тяжёлое манто из меха цвета бургунди набрасывают мне на плечи.

Оказывается, я живу в Императорских покоях, но остальной Ритц почти такой же роскошный, как мои комнаты. Красный ковёр, блестящие потолки, интерьер не совсем такой же, как в зимнем Дворце, но очень близок.

Дверь, которая отделяет мои покои от остальных открывается и за ней стоят двое крупных, строгого вида мужчины, одетые в чёрное. Я сразу же понимаю, что это моя личная охрана. Я вспоминаю Лейтенанта Маркова, всегда стоявшего у моей двери, его серые глаза, искавшие мои каждый раз, когда мы осмеливались взглянуть друг на друга.

— Ваше Императорское Высочество? — говорит один из стражей. — Вы хорошо себя чувствуете?

Я останавливаюсь как вкопанная, приложив руку к сердцу. Через расшитую вуаль я чувствую Жар-птицу.

— Я хорошо себя чувствую, спасибо. Мы можем идти.

Они проводят меня по коридору, из которого я мельком вижу огромное фойе, но я замечаю женщин в платьях, таких же тщательно подобранных, как моё, мужчин во фраках и временами в цилиндрах. Шепотки тянутся за мной как дым. Если бы технологии в этом измерении развивались бы так же быстро, как в нашем, вокруг меня сверкали бы камеры папарацци. Мне нужно сохранять спокойное, приятное выражение лица, хотя внутри я хочу заплакать.

Машина — заниженный почти до земли родстер (двухместный автомобиль с открытым кузовом и складным верхом) с подножками и матерчатой крышей, похожие на те, которые водили в Аббатстве Даунтон. Я отсутствующе откидываюсь на своё сиденье и всматриваюсь в совершенно другой Париж. Несколько упряжек, запряжённых лошадьми, всё ещё путешествуют по улицам, некоторые из них явно везут продукты из деревень. Я вижу пирамиду старомодных молочных канистр, ещё одну повозку с огромными кругами сыра. Магазины меньше и темнее, и все они выглядят по-своему со своими вручную нарисованными вывесками, рекламирующими товары.

Большая часть людей, которых я вижу на улице, одеты не так элегантно, как те, кто останавливается в Ритце, но по сравнению с модой, к которой я привыкла дома, все выглядят более торжественно. Все мужчины в пиджаках и галстуках, даже те, кто заходит в паб с друзьями. Все женщины в длинных юбках, большинство из них в подходящих шляпах. Никто не ест и не пьет кофе на ходу, вместо телефонов или пластиковых пакетов они держат трости или веера.

Я ожидаю, что машина остановится перед особняком или фешенебельным зданием, где бы ни жил загадочный Максим. Вместо этого мы останавливаемся перед огромной неоновой вывеской, над рестораном, который кажется самым большим и переполненным в городе: «Максим».

— Ваше Императорское Высочество. Добро пожаловать снова. — Этот человек во фраке должно быть мэтр-д-отель или хозяин. Кем бы он ни был, он рад меня видеть. Без сомнения, если русская принцесса — твой постоянный посетитель, это отличная реклама. — Ваша комната ждёт вас.

— Спасибо, — говорю я ровно, пытаясь скрыть облегчение. С кем бы я ни встречалась здесь, я не пропущу его, и маленькие ошибки не станут достоянием общественности в закрытой зоне. В любом случае, от вкусных запахов говядины и хлеба и сыра у меня начинают течь слюнки, ранняя тошнота уступает голоду.

Максим оказывается почти таким же шикарным, как Ритц. На стенах висят овальные зеркала в затейливых рамах. На стенах деревянные панели, золотого и коричневого цвета, как черепаховый панцирь. Свет сияет из светильников в форме цветов, которые держат бронзовые ангелы или из огромных канделябров матового стекла. Другие посетители сливаются в облако меха, атласа, драгоценностей и света.

Дверь открывается, и за ней обнаруживается уединённая обеденная комната с книжными полками и кушеткой. На другом конце маленького стола встаёт чтобы меня приветствовать человек, которого я меньше всего ожидала увидеть.

— Ваше Императорское Высочество, — говорит Тео. — Как прекрасно снова видеть вас.

Следующие поспешные действия — рассматривание меню и общение с услужливой командой официантов, даёт мне секунду, чтобы осознать это. После того, как я оставила Тео в Нью-Йорке, окровавленного, от вида его в добром здравии я испытываю облегчение. Но всё же, это не совсем тот Тео, которого я знаю.