Десять величайших романов человечества

Толстой любил лошадей, хорошо ездил верхом, и еще он страстно любил охоту. Он навел порядок в хозяйстве и купил новые имения к востоку от Волги, став собственником шестнадцати тысяч акров земли. Жизнь протекала в обычном для его круга русле. В России многие дворяне в юные годы играли по крупной, пьянствовали и развратничали, потом женились, заводили детей и, остепенившись, уединялись в своих имениях, ездили верхом, охотились; довольно многие разделяли либеральные взгляды Толстого – их мучило невежество крестьян, чудовищная бедность и нищета, в какой те жили, и они искали пути улучшения положения своих крепостных. Толстой отличался от них только тем, что за это время написал два великих романа – «Войну и мир» и «Анну Каренину». Как такое могло случиться, покрыто тайной; это так же необъяснимо, как написание сыном и наследником ограниченного сассекского помещика «Оды западному ветру»[8].

В молодости Соня Толстая, по-видимому, была привлекательной девушкой. Грациозная фигура, красивые глаза, слегка крупноватый нос и темные, блестящие волосы. В ней была жизненная сила, задор, она обладала красивым голосом. Толстой долгие годы вел дневник, где писал не только о своих мыслях и надеждах, мольбах и самообвинениях, но также и о проступках – сексуального и прочего характера. Желая ничего не скрывать от будущей жены, он при обручении дал ей прочитать этот дневник. Чтение ее потрясло, но после проведенной в слезах бессонной ночи она вернула дневник со словами прощения. Она простила, но не забыла. Оба были невероятно эмоциональны – как говорится, с характером. Обычно под этим подразумевают, что такие люди обладают некоторыми неприятными чертами. Графиня была придирчивая, властная и ревнивая; Толстой – резкий и нетерпимый. Он настоял, чтобы жена сама кормила грудью детей, – она повиновалась с радостью, но однажды, когда при рождении одного из них груди ее воспалились, и пришлось взять кормилицу, муж несправедливо рассердился на нее. Супруги часто ссорились и бурно мирились. Они очень любили друг друга, и в целом их брак был счастливым. Толстой много работал и неустанно писал. У него был неразборчивый почерк, но графиня, переписывавшая все, что он писал, преуспела в его расшифровке, и даже понимала значение торопливых записей и незаконченных предложений. Говорят, что «Войну и мир» она переписала семь раз.

Профессор Симмонс так описал день писателя: «Вся семья собралась за завтраком, остроты и шутки хозяина оживляют беседу. Но вот он встает со словами: «Пора приниматься за работу», – и скрывается в кабинете, обычно захватив с собой стакан крепкого чаю. Никто не осмеливается его беспокоить. После полудня он выходит, чтобы размяться, – на пешую или конную прогулку. В пять возвращается – к обеду, жадно ест, а когда утолит голод, развлекает всех присутствующих живыми впечатлениями от сегодняшней прогулки. После обеда он снова удаляется в кабинет и читает там до восьми, а потом присоединяется к родным и гостям, пьющим чай в гостиной. Часто там звучит музыка, читают вслух или затевают разные игры для детей».

Это была деятельная, полезная и счастливая жизнь, и казалось, нет никаких причин, чтобы она не продолжалась еще много лет в таком же приятном и размеренном духе: Соня рожала детей, ухаживала за ними, вела дом, помогала мужу в работе, а Толстой ездил верхом, охотился, занимался хозяйством и писал книги. Он был на пороге пятидесятилетия – опасного возраста для мужчины. Молодость осталась позади, и, оглядываясь назад, спрашиваешь, чего стоила твоя жизнь, а глядя вперед, видишь приближение старости и никаких особых перспектив. И еще страх, преследовавший Толстого всю жизнь, – страх смерти. От смерти никто не уйдет, и большинство поступают разумно, вспоминая о ней только в моменты опасности или серьезной болезни. Но Толстой о ней никогда не забывал. Вот как он описывает в «Исповеди» свое умонастроение того времени: «Пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: зачем? Ну а потом? Я чувствовал, что под моими ногами пропасть. То, чем я жил, больше не существовало, жить было незачем.

Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать – и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать, но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным.