Итак, в-шестых, Маршалл оказал чрезвычайно сильное влияние на становление современной эконометрики. Можно найти много общего между «Принципами» и «Богатством народов», но только в одном первая книга значительно будет превосходить вторую: если, устранив фактор времени, мы приведем оба труда к общему знаменателю субъективных, обусловленных временем достижений. Адам Смит благоразумно собирал и развивал все то, что ему казалось наиболее достойным внимания в наследии его собственного поколения и ушедшей эпохи. Но он не сделал ничего, чтобы развить один из наиболее значимых из доступных ему трактатов – «Политическую арифметику» Петти XVII века. Маршалл же, у которого было вовсе не так много исходного материала, решительно двинулся в сторону отрасли экономической науки, которая была бы не просто количественной, но числовой, и тем самым заготовил для нее почву. Переоценить значение этого шага невозможно. Экономическая наука никогда не добьется авторитета и никогда не будет его достойна, пока не сможет математически рассчитывать свои выводы.
Маршалл понимал это очень ясно, что очевидно из его статьи 1897 года «Старое и новое поколения экономистов»
То обстоятельство, например, что эти попытки были по большей части направлены на выведение статистических кривых спроса, не было случайным: теория спроса Маршалла послужила для этого приемлемой базой. Экономистам не было бы смысла вводить все те ограничения, которые позволяют нам установить границы точечной эластичности или самой статистической кривой спроса, если бы Маршалл не пожелал разработать метод приближения, который оказался во многих случаях статистически применимым. В сущности, эти ограничения, которые вызывают у ученых столько возражений, становятся полностью понятными, только если рассматривать их с этой точки зрения. Возьмем понятие потребительской ренты. Да, это конкретное понятие Маршаллу не удалось толком развить. Но если оно не было затронуто для того, чтобы подвести других экономистов к идее статистической оценки количественно выраженного благосостояния, то зачем Маршалл вообще упомянул о существовании такого излишка, как функции многих переменных? Зачем он рисковал быть непонятым и раскритикованным, почему не настоял, как Дюпюи до него, на таком упрощении, благодаря которому количество независимых переменных сократилось бы до двух? Этот же ход рассуждений применим, разумеется, и к его кривым издержек и предложения, и он же объясняет приверженность Маршалла к тем кривым долгосрочного отраслевого спроса, которые теоретику кажутся сомнительными, но открывают путь некоторым статистическим возможностям[77]
, недоступным другим, более правильным и более общим моделям.Завоевания Маршалла в области теории денег также могут послужить в поддержку тезиса, что вся его работа проникнута идеей создания теоретического аппарата, который смог бы эффективно обрабатывать статистические факты; собственно, эта идея является наиболее явной чертой его работы. Рассуждения Бём-Баверка, без сомнения, носят количественный характер. Но возможность статистических измерений ему, похоже, никогда не приходила в голову, во всяком случае, он ничего не сделал, чтобы адаптировать к этой идее свою теорию. Система Вальраса, хотя и не настолько безнадежная, какой она кажется многим экономистам, ставит перед читателем трудности достаточно устрашающие, чтобы его навсегда отпугнуть. Только учение Маршалла побуждает экономистов идти вперед. Да, одновременно с этим оно предостерегает их. Пусть. Неважно, предостерегает он нас или побуждает идти вперед, – Маршалл все равно остается нашим великим учителем.