Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

Я иду на север: мимо напыщенных кирпичных особняков на Слоун-стрит; мимо украшенных лепниной посольств на Бэлгрейв-стрит; через зловеще притихший Гайд-парк и дальше, по блестящей Нью-Бонд-стрит, до Мерилибон-роуд. Подхожу к Риджентс-парку ровно в тот момент, когда человек в светоотражающей куртке отпирает ворота. Он кивает мне, но ничего не говорит. Стать первым посетителем Риджентс-парка в понедельник утром — в этом есть своя прелесть. Пересекаю его от края до края, наблюдая, как небо сначала розовеет, а затем становится голубым с вкраплениями высоких белых облаков. Выхожу на дорожку позади зоопарка и иду под деревьями, вплотную к ограде. Два попугая с ярко-красным оперением сидят друг напротив друга. Один из них поворачивается и смотрит на меня, когда я прохожу мимо.

Я иду обратно в Хэмпстед-Хит. Не понимаю зачем. Не уверен, что хочу этого. Но меня что-то тянет туда так, как давно уже не тянуло. Может быть, там осталось еще немного виски. Я выпью его, а потом лягу спать.

* * *

Но когда я заглядываю в свое убежище, то вижу там тебя. Ты лежишь на земле. Я бросаюсь на колени, но чувствую, что не могу прикоснуться к тебе. Лицо бледное, будто мрамор, волосы разметались, но крови нет и поза вполне естественная.

— Алиса? — едва могу вымолвить твое имя.

Ты не шевелишься.

Снова, чуть громче: «Алиса!» Ничего. Я опираюсь о землю, отодвинув ладони подальше от твоего тела, и наклоняюсь щекой к твоему рту. Есть. Ты дышишь, точно. Поднимаюсь на корточки и пытаюсь перевести дух. Алиса. Доченька моя. Смотрю, как ты спишь, и вдруг в голове четко проявляется идея, которая витала там со дня нашей встречи. Сейчас ты растерянна, и если я скажу тебе, кто я такой, ты растеряешься еще больше. Правда бывает разная. И выразить ее можно по-разному.

Открыв глаза, ты видишь меня — но, похоже, не удивлена, что я здесь. Приподнимаешь голову, а затем откидываешь ее назад, на землю.

— Значит, вы тоже вернулись сюда, — произносишь ты.

— Что ты тут делаешь? — Мой голос срывается, дрожит.

— Как же вы спите здесь? — Ты приподнимаешься на локте, слегка постанывая. Я пожимаю плечами. — Я чувствую себя столетней старухой.

Ты здесь. Ты могла умереть. Ты вернулась.

— У тебя же есть дом, так? С ним что-то случилось?

— Я не могла там больше оставаться. — Ты расправляешь футболку поверх пояса джинсов и потираешь шею.

— Алиса, ночевать в парке опасно.

Ты опускаешь глаза и наклоняешь голову набок:

— Со мной все в порядке.

— Не делай так больше, — говорю я. — Никогда. Ты вся продрогла.

Снимаю с себя пиджак и протягиваю его тебе. Ты в сомнениях.

— Прости, — говорю я. — Надень его всего на минутку, только чтобы согреться.

Ты накидываешь его на плечи, но не просовываешь руки в рукава. Я оглядываю свою рубашку: несвежая, одной пуговицы не хватает. Волна изнеможения плещется в глубине моего сознания.

— Где вы были? — спрашиваешь ты. У тебя в волосах прутики и комочки земли.

— Гулял.

Ты выжидательно приподнимаешь брови. Подбираю с земли листок и принимаюсь рвать его на кусочки.

— Где вы спали? — наконец не выдерживаешь ты.

— Я не спал.

— Выглядите уставшим.

— Жить буду.

— Я пыталась… — Ты указываешь на полог из листьев.

Я поднимаю глаза и только теперь замечаю твою работу. По телу пробегает дрожь. Все цвета перепутаны, будто звуки чужой речи, которую я никогда прежде не слышал.

— Я пришла вернуть ваши вещи, — говоришь ты.

Я высматриваю их среди гирлянд: оранжевая картонка, нитка жемчуга, кепка. Тебе они не нужны. Ты принесла их назад.

— Я попыталась… — Ты пожимаешь плечами и улыбаешься, и мне хочется обнять тебя.

Что-то колет в груди. «Только не сейчас».

— Наверно, я все перепутала, — говоришь ты.

— Все прекрасно, — говорю я. — Спасибо.

Справа я замечаю аккуратную кучку рваной бумаги, и мое сердце снова екает. Не надо было этого делать. Но, возможно, именно это каким-то чудом привело тебя назад ко мне. Я собираю обрывки и запихиваю их в карман брюк. Ты внимательно смотришь на меня, но ни о чем не спрашиваешь. Есть вещи, о которых не стоит говорить вслух. На тебя и без того свалилось столько бед — и Малкольм, и тот парень, что был на похоронах.

Твой желудок урчит, а следом и мой, будто в ответ.

— Умираю от голода. Наверно, мне стоит купить что-нибудь нам на завтрак, — произносишь ты, возвращая мне пиджак.

— Нет.

Ты испуганно смотришь на меня.

— Любишь чернику? — спрашиваю я.

Ты киваешь.

— Пойдем.

Выбираясь из убежища, я что-то чувствую под ногами. Цветок из газеты. Ты посадила его в землю. И его, и тот, что из фольги, и даже розовый, уже увядший. Как же это по-детски.

* * *

— Я сто лет такого не вытворяла, — говоришь ты. Наши пальцы все в фиолетовых пятнах, у тебя на щеке — полоска темного сока. — Это вкусней любого пирога.

— Через пару недель они будут еще лучше.

Ты киваешь, и я представляю, как мы возвращаемся сюда и собираем чернику снова.

— А еще тут есть одна яблонька… — говорю я.