Десятая жертва

Наскрести средства даже на авиабилеты оказалось нелегко, но он кое-как выкрутился, по мелочи задолжав всем друзьям и ссудившись целыми тремя сотнями долларов у богатого английского актера, жившего по соседству. Тому пришлось не по вкусу, что его так подоили, но ссуду он все же дал.

Затем Хоб заказал билеты до Иберии, послал Милар телеграмму, чтобы ждала его и приготовила все к разводу, после чего распрощался с островом и домом. При всем при том у него осталось курьезное ощущение, что это Ибица покидает его, а не наоборот.

Глава 3

Полет прошел без происшествий. Прибыв в аэропорт Кеннеди, Хоб подошел к стойке «Иберия Эрлайн», чтобы поинтересоваться, нет ли для него весточки — просто на случай, если Гарри Хэм выудил какие-нибудь ошеломительные новости касательно ситуации с traspaso. Никаких вестей не оказалось.

Покончив с этим, Хоб автобусом поехал в Снаффс-Лендинг, штат Нью-Джерси. В Джерси ему пришлось пересаживаться. Дорога от Кеннеди до Мейн-стрит в Снаффс-Лендинге отняла почти пять часов.

Снаффс-Лендинг — невзрачный городишко на западном берегу реки Гудзон, втиснувшийся между промозглым Хобокеном и вгоняющим в тоску Западным Нью-Йорком. В запасе у Хоба оставалось менее десяти минут, так что он двинулся прямиком в дом раввина на Западной Мейн-стрит, находившийся в трех кварталах от бывшей конторы Хоба и недалеко от его снаффс-лендингского дома, который он уступал Милар в обмен на отступную от К'ан Поэта.

Как только он переступил порог, жена раввина ввела его в приемную, пропахшую гуталином и картофельными оладьями, где дожидалась Милар — высокая, миловидная, облаченная в строгий деловой костюм и полинезийское ожерелье из акульих зубов поверх хлопчатобумажной майки с Микки Маусом — в стиле одежды она всегда довлела к оксюморонам. Экс-муж и экс-жена обменялись строго официальным рукопожатием, но с улыбками, демонстрирующими, что они не таят друг на друга никакой злобы. Настал момент для невзыскательных шуточек, банальностей вроде «Как я вижу, жизнь в разводе тебя устраивает», поскольку со времени настоящего гражданского развода прошло уже шесть месяцев. Однако Хоб не мог выдать ни единой остроты — просто смешно, как они покидают тебя, когда нужны более всего, а Милар тоже не делала шагов навстречу, чувствуя себя неловко, потому что на иудейский развод ее вынудила мать Шелдона, твердившая, что без упомянутого действа не позволит сыну жениться на Милар. Единственное, что пришло Хобу в голову: «Ну вот, два года совместной жизни коту под хвост», но он предпочел воздержаться от подобной реплики. А вместо этого извлек отступную, врученную ему Гуашем, и протянул ее Милар вместе с ручкой, проронив:

— Можно уж заодно покончить и с этим.

Милар одарила его выразительным взглядом, но она сама же согласилась поставить подпись в обмен на прилет Хоба обратно в Нью-Джерси ради этого развода. Да вдобавок он отдавал ей дом на Спрюс-стрит, хотя после пожара его цена значительно упала. Милар сняла с ручки колпачок, скрипнула зубами и уже собиралась отписать Хобу свою долю мечты об Ибице, когда жена раввина вошла в комнату и сообщила:

— Реб готов принять вас.

— Позже, — сказала Милар, вернув ручку и документ Хобу. Они последовали за женой раввина в кабинет.

Там их дожидались двое невысоких бородатых мужчин в черных широкополых шляпах и крупный мужчина в ермолке. Великан в вышитой израильской ермолке и был раввином, более тощий из двух других — писцом, а последний, с бородавкой на левой щеке, — свидетелем.

Как только Хоб вошел, писец взял лакированный ящичек красного дерева, в котором на стертом бархате лежало птичье перо и перочинный нож с перламутровой рукояткой и чернильницей из выдолбленного коровьего копыта. И вручил вместе с содержимым Хобу.

— Это зачем? — осведомился Хоб.

— Он дает это вам в качестве дара, — пояснила жена раввина. — Видите ли, вы должны были бы принести собственное перо, чернила и пергамент, как в древние времена, но сейчас так уже никто не делает. Кто в наши дни слыхал о гусиных перьях, кроме профессиональных писцов? Так что он дает их вам, чтобы они были вашими, чтобы вы могли одолжить их ему, чтобы он мог написать «гет» — пергамент о разводе. А когда все будет закончено, вы подарите ему его ручки и чернила обратно.

— А если я захочу оставить перо себе? — осведомился Хоб.

— Не глупите, — возразила жена раввина. — Вот, наденьте ермолку. Ступайте, вас ждут.

— Дракониан… — произнес раввин. — Разве это еврейская фамилия?

— Мы получили ее на Элис-Айленде, — ответил Хоб. — То есть мой дед ее принял.

— А какова ваша настоящая фамилия?

— Драконивицкий.

— А почему он поменял ее на Дракониан?

— У нас в семье бытует мнение, что дедушка, наверное, встретил армянскую иммиграционную служащую, не устоявшую перед искушением. Но это, конечно, только домыслы.

Раввин пожал плечами. Деньги уплачены, и, если эти люди желают вести себя как мешуга,[84] это их личное дело.

— А вы Ребекка Фишковиц? — повернулся он к Милар.

— Я поменяла фамилию, — доложила та. — Меня зовут Милар.

— Это имя или фамилия?