Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

Тут Евгений неожиданно уронил голову на руки и разрыдался. Чтобы его успокоить, мне пришлось налить ему большой фужер коньяка. Выпив, он заявил: "И ваши друзья тоже внушают мне беспокойство". "Ну, это понятно. Еще бы!" — охотно согласился я, надеясь отвести от себя огонь критики, однако мой гость не поддался на эту уловку. Он лишь заметил, что поэт Степанцов и поэт Григорьев тоже погрязли, с одной стороны, в бессмысленных празднествах, а с другой — в самой пошлой житейской рутине. Оспорить этого утверждения я не смог в силу его очевидной бесспорности. Затем, покачивая пальцем у меня перед носом, Евгений произнес: "Жить надо не так, как все вокруг. Надо жить не в обычных, а в исключительных обстоятельствах, и если их нет, надо их создавать. Надо лепить действительность". Пока я размышлял над этими словами, в которых мне явственно слышалось нечто родственное моей натуре, Евгений продолжал: "Нельзя транжирить только одно — время. Деньги — тьфу! — Евгений смачно плюнул на пол. — Более того, время надо наращивать, как капитал, надо его удлинять. Как? Да очень просто. Ведь оно измеряется событиями, вот и надо втискивать в него как можно больше событий. Но только не внешних, ложных, вроде попоек и пьяных драк — я говорю о событиях, имеющих творческую подоплеку. Вы меня понимаете?"

Да, я понимал Евгения, хотя это давалось мне нелегко — сказывались и мое недосыпание, и его измененное алкоголем произношение, превращавшее слова "творческая подоплека" в "трчск пёка". Но визит Евгения таинственным образом совпал с направлением моей собственной внутренней работы. "Так что же мне делать? — спросил я. — Затвориться дома и с головой уйти в сочинительство? Но, во-первых, это как-то пошловато, а во-вторых, покоя мне все равно не дадут. Уезжать куда-то бесполезно — мой тестюшка меня везде найдет. Да, наконец, порой хочется и увеселений, пусть даже грубых…" "Сёбруннсия", — успокоительным жестом выставив вперед ладонь, ответил Евгений. Это означало: "Я все беру на себя". Мой друг продолжал: "Вам нужен редактор жизни, и я готов им стать. Доверьтесь мне — и вы, и ваши друзья, — и все пойдет отлично. Для начала предлагаю поездку в город N. Я буду вашим директором. Уже есть договоренность о концерте. Билеты на поезд, гостиница — я все устрою. У вас не будет никаких забот — только выступить так, как вы умеете, и всех потрясти. Пора выходить к народу, хватит вращаться среди тупых буржуев". — "Это, конечно, хорошо, — заметил я, — но нам не впервой ездить на гастроли. В чем же тут состоит редактирование жизни?" — "Ну, во-первых, вспомните, когда вы последний раз были на гастролях? — хитро прищурился Евгений. — Да что там гастроли, — вспомните, когда вы последний раз вообще выступали на публике? Что, давненько? То-то. А насчет редактирования не беспокойтесь — все будет происходить ненавязчиво. Точнее, вы сами будете все делать так, как вам это присуще. Я буду вас только слегка направлять. Сохранить авторский стиль — разве не в этом мастерство редактора?" Я с удивлением посмотрел на своего друга. На протяжении его монологов мне не раз казалось, будто он только притворяется пьяным. Сейчас он был, разумеется, прав, в его словах чувствовалось знание дела, но ведь он никогда не работал редактором. Это я многие годы тянул в разных издательствах редакторскую лямку и, скажу не хвалясь, в конце концов неплохо изучил секреты работы над чужими текстами. Впрочем, я не сделал попытки как-то развеять свое недоумение — к некоторой загадочности слов, поступков и всего образа жизни своего друга я уже успел привыкнуть.