Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

Я нынче пью, и опьянеть не помешал мне Сатана,
    Сегодня заодно со мной и вся Земля пьяным-пьяна.
    Раскачиваются моря и кружатся хмельные горы,
    Затем что одного со мной они отведали вина.

Я неторопливо осушил стакан до дна, и пока я пил, мне вспомнились другие строки того же автора:

    Кто изготовил то вино, которым я упился днесь?
    Мир кружится вокруг меня, и я в круженье влился весь.
    О несравненный винодел, молю — прости гордыню трезвых,
    Налей им своего вина — и вмиг они утратят спесь.

Глава 4

Я проснулся, когда уже полностью рассвело и при беспощадном свете зимнего дня можно было во всех подробностях рассмотреть помятые лица поэтов, беспокойно похрапывавших на соседних полках. Некоторое время я лежал неподвижно, но затем мне внезапно вспомнилось все происшедшее ночью, и я вскочил с ложа, молниеносно оделся и выскользнул в коридор, по которому плелись, возвращаясь из туалета, две растрепанные толстые женщины в линялых халатах. Подождав, пока они скроются в своем купе, я осторожно приоткрыл соседнюю дверь, и в нос мне тут же ударил густой запах немытого тела, совсем не похожий на то благоухание, которое я вкушал здесь ночью, принюхиваясь к волосам и коже моей возлюбленной. Теперь же в купе ехала цыганская семья численностью не менее восьми человек, разместившаяся в целях экономии по двое и по трое на одной полке. Наши подруги, видимо сошли под утро, не попрощавшись, и в душе я поблагодарил их за это. Не следовало произносить лишних слов, не стоило давать невыполнимых обещаний и никчемной церемонией прощания подводить черту под прекрасным, полным поэзии, почти фантастическим событием, которое теперь осталось как бы незавершенным и, следовательно, не уходило в печальную область прошлого. Недаром я и доселе так живо помню темно-рыжие волосы, тронутый чуть заметной усмешкой чувственный рот и странно внимательные глаза цвета льда или талых вод, журчащих в снегу…

Впрочем, не буду отвлекаться — посмотрев на свои часы и дойдя до висевшего возле вагонной печки расписания, я установил, что мы вскоре прибудем в город N. О том же возвестила и проводница, примчавшаяся в наше купе с требованием сдавать белье. Григорьев, сладко потягиваясь, промурлыкал в ответ:

Если ты не сдал белье,

То оно уже твое…

"Но-но!" — возмутилась проводница. Степанцов поддержал ее:

Если ты не сдал белье,

То, по сути, ты жулье…

Евгений, даже будучи внезапно разбужен, поднялся по-военному быстро и даже успел принести чаю. Кое-как собрались и поэты. Рассевшись вокруг столика и осторожно прихлебывая горячий чай, мои друзья начали обсуждать ночные события. Я слушал их вполуха, погрузившись в воспоминания и мечтательно улыбаясь. Когда ко мне пристали с требованиями рассказать, как все было, я лишь загадочно покачал головой, не переставая улыбаться. "Но откройте хотя бы — были вы счастливы? Не томите!.."- воскликнул Степанцов. "Я скажу по-другому, а вы уж понимайте это как знаете, — заявил я. — В минувшую ночь я ощутил себя огромным пауком, охватившим своими тенетами весь мир, Сверхпауком, Мировым Пауком, и в моих объятиях трепетала, словно муха, сама Мировая Женственность. Вот и все, а теперь можете пытать меня, жечь огнем — я все равно больше ничего не скажу". Мои товарищи озадаченно переглянулись, а затем внимательно посмотрели на меня, словно пытаясь определить, не спятил ли я за ночь. "Н-да… Сказано уже немало", — заметил Григорьев. "Умному достаточно", — согласился с ним Степанцов. Евгений взглянул в окно и деловито скомандовал: "Пора, господа, пора, — на выход!"