Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

И так далее. Иной педант с торжеством укажет мне на то, что вся вышеприведенная трогательная сцена позаимствована мною (с незначительными изменениями) из драмы Гете. В ответ я мог бы для примера указать на современного поэта В.Пеленягрэ, большинство произведений которого построены на литературных заимствованиях. И что же, разве Пеленягрэ бедствует?! Вовсе нет. Более того, все книжные магазины наводнены его сочинениями, из чего следует, что поэт он популярный и широко читаемый. Но я не стану приводить подобных примеров, поскольку это слишком легкий способ доказать свою правоту. Обращусь лучше к здравому смыслу читателя. В самом деле, разве противоестественно то, что образованному человеку (то есть в данном случае — мне) привиделась в забытьи не какая-нибудь жалкая самодеятельность, а отрывок из драмы почтенного классика? И если подобное действительно произошло (а я не вижу в этом ничего странного), то не честнее ли поместить в текст романа те слова, что были, пусть и в забытьи, услышаны и прочувствованы, нежели по каким-то далеким от литературы соображениям вымучивать другие им в замену? "Искусство — дело не людское, а божественное, и потому в нем нет места ложно понятым отношениям собственности" (см. В.Пеленягрэ, авторское предисловие к сборнику стихов "Фаллоцвет"). И разве не разумнее облекать свои чувства в чеканные фразы гения, лучше которого, как видно из вышеприведенного отрывка, все равно не напишешь, чем самонадеянно пытаться с этим гением соперничать? Наконец, если многие недоумки считают возможным и естественным демонстрировать на людях дорогие автомобили, меха и драгоценности, то почему бы мне не поступать точно так же с моей образованностью, обладать которой несравненно почетнее хотя бы потому, что ее невозможно ни у кого украсть? А ведь в нынешней России я, вероятно, единственный, кто читал драмы Гете, и это дает мне право требовать от общества и от властей уважения, а также и постоянного внимания к моим скромным материальным нуждам.

Из дремоты меня вывело щелканье дверного замка. Я вскочил с кресла, словно подброшенный пружиной. Да, это вошла Анна, и, Боже, как она была хороша! Все те же точеные черты, все те же живые, ясные глаза, которые я так любил целовать, те же роскошные черные волосы, поблескивающие электричеством, та же позолоченная загаром шелковистая кожа… Я бросился к ней и, что-то неразборчиво бормоча, заключил ее в объятия. Читатель извинит меня за столь бесцеремонное поведение, если вспомнит о том, сколько времени у меня не было женщины. К тому же я к моменту появления Анны уже успел употребить почти всю дневную норму коньяку. "Пойдем, моя мышка, — бормотал я, с трудом вновь обретая дар речи. — Твой мышонок так соскучился без тебя… Ну не упрямься, моя курочка, будь умницей. Твой петушок сейчас тебе покажет кое-что…" Анна сначала растерялась перед таким неожиданным напором,