Десятилетие клеветы: Радиодневник писателя

Уже несколько лет я записываю здесь свою еженедельную 8-минутную программу. Я приезжаю на запись один или два раза в месяц и привожу тексты, которые мы здесь называем хоть и американским словом, но на русский манер — скрипты. Радиостанция располагается в сером массивном здании, построенном в тридцатые годы и отражающем определенные и не очень, прямо скажем, приятные черты архитектуры того периода. На фасаде, например, имеется рельеф, а в вестибюле панно, чем-то напоминающее зарю социализма. Зато часть города, где это здание стоит, восхитительна, наполнена воздухом и светом, с огромным небом над чередой музеев и культурных институтов с гигантским бульваром, так называемым Вашингтонским моллом, на пространных газонах которого то и дело воздвигаются разноцветные шатры для парадов, митингов и выставок; панорама завершается с востока Капитолийским холмом, с запада — монументом Вашингтону. Если мне удается запарковать свой «бэби-бенц» в сравнительной близости к музеям — увы, это удается отнюдь не всегда, — я перед записью или после оной захожу на четверть часа в какую-нибудь галерею и там стою в каком-нибудь одном зале, ну, предположим, у Рембрандта — «Девушка со щеткой», «Молодой человек в высокой шляпе», «Польский дворянин», «Старая дама, дремлющая над книгой», «Дама с веером из страусовых перьев» — или на мемориальную выставку Александра Архипенко, или к Джасперу Джонсу, который всегда по соседству с Раушенбергом. Приобщение к живописи действует не хуже чашки хорошего кофе. Рекомендую попробовать.

За последние годы процедура входа в «Голос Америки» основательно изменилась, в чем отразились изменения, происходящие в мире: в частности, нарастающая склонность прогрессивных режимов подбрасывать из-за угла бомбы в мусорные корзины. Еще когда мы приехали в Вашингтон, то есть около шести лет назад, никто не обращал на тебя при входе ни малейшего внимания, потом стали просить расписываться в какой-то книге, ну а когда прогрессивный товарищ Каддафи решил заслать сюда к нам своих мазуриков, ввели проверку сумок и детектор металлических предметов.

Русская речь начинает звучать в коридорах второго этажа, там же звучит грузинская и армянская — все это в гармоническом единстве с языком Шекспира. Здесь можно встретить людей, с именами которых росли целые поколения радиослушателей в Советском Союзе — Уиллиса Кановера, чей бархатный голос долетал до нас еще в сталинские времена из немыслимого Танжера и сопровождался эллингтоновским «Тэйк а трэйн», возвещая еженощную программу джаза; Виктора Французова, чьи политические комментарии снискали ему в России славу «американского Анатолия Максимовича»; Наталью Кларксон и Людмилу Чернову-Оболенскую, ставших нынче начальниками, однако не утративших ни чувства юмора, ни элегантности; ведущего религиозных передач отца Виктора Потапова… Естественно, что в советском отделе «Голоса» работают американцы русского происхождения, представители всех трех так называемых «волн». В последние годы прибавилось немало выпускников московских, ленинградских и прочих советских университетов. Вначале, когда я попадал в редакционный зал после месячного отсутствия, меня не оставляло ощущение, что я нахожусь в какой-нибудь большой московской редакции — тот же обмен шутками на бегу, те же перекуры в коридорах; детали вроде чернокожих секретарш вовсе не размывали впечатления — может, и в московских редакциях сейчас есть чернокожие секретарши?

Говоря о сотрудниках «Голоса Америки», невольно думаешь о странном парадоксе их жизни. Никому не известные в родном Вашингтоне, они являются суперзвездами современной России. Помню, как в середине семидесятых годов, в расцвете детанта, одна сотрудница «Голоса» совершила путешествие в Москву. Мы с ней обедали в Доме литераторов, и, когда я представлял ее братьям-писателям, у тех распахивались рты, как у американцев распахивались бы те же самые рты, буде им представлена Элизабет Тейлор. Да что писатели — шоферы такси отказывались от платы, когда узнавали случайно в путешественнице мифическую принцессу эфира. Эфир и миф — понятия близкие, не так ли, не только из-за присутствия одного и того же звука и крутобокой буквы. А вот вам сцена из совсем недавнего прошлого: будучи в Ленинграде, отец Виктор Потапов покупал себе на Невском сувенирную кружку. Вопросы, связанные с кружкой, показались продавщице какими-то странными, и она спросила в свою очередь: «А вы откуда, гражданин?» Отец Виктор ответил, что он гражданин Дистрикта Колумбия, что затерялся, как коробочка с жемчугом, между двумя миловидными штатами Мэрилендом и Вирджинией. «А почему же мне ваш голос знаком? — недоумевала продавщица. Отец Виктор предположил, что она слушает его по радио. — Да вы, кажется, религиозные передачи ведете! — ахнула продавщица. — Да вы, кажется, отец Виктор Потапов!»