Десятилетие клеветы: Радиодневник писателя

Оказалось, что на вопрос «Как можно изменить марксизм?» в России существовал ответ: «Надо его выбросить!»

ТРАНСКРИПТ

Сейчас многие говорят о попавшем на Запад и опубликованном американскими газетами транскрипте выступления Генерального секретаря Горбачева перед группой писателей 19 июня сего года в ЦК КПСС. Трудно удержаться от соблазна и не придумать для всей этой штуки названия в стиле Джонатана Свифта, что-нибудь вроде «Разговор по душам, или Повествование о не вполне достоверной записи якобы имевшего место выступления во время встречи, реальность которой не подлежит сомнению». Трудно также не сказать ничего о некоторых фундаментальных противоречиях, что выпирают то тут, то там, отражая основательную шаткость иных горбачевских концепций. Вот, например, вопрос демократии или, скажем более скромно, демократизации. Гобачев постоянно употребляет это слово, причем в несколько ином контексте, чем прежде, когда вопрос о демократии сразу же исчерпывался утверждением, что советская демократия самая истинная, самая передовая, то есть самая демократичная в мире. Горбачев говорит: «…мы не просто разучились работать, а разучились работать в условиях демократии»… Он защищает недавний съезд кинематографистов, на котором впервые с начала шестидесятых годов произошла спонтанная, то есть не «спущенная с верхов», смена старого брежневского руководства. Чем была вызвана обеспокоенность кинематографистов, спрашивает он и тут же отвечает: отсутствием демократических методов разрешения споров.

Говорят, что старый любитель демократии первый секретарь Союза писателей РСФСР Сергей Владимирович Михалков выразил генсеку свое недовольство съездом кинематографистов. Какая же это демократия, если вашего родного сына Никиту не выбирают в правление? Горбачев возразил любимцу партии: «Съезд кинематографистов прошел демократически». О какой же демократии все-таки здесь идет речь, милостивые государи? В поисках ключа к этой проблеме Горбачев, как он признается писателям, не расстается с ленинскими томами, просматривает их, «ищет подходы… Советоваться с Лениным никогда не поздно…». Осмелимся тут предположить, что в отношении к Ленину Горбачев не так уж оригинален. Трудно как-то представить себе Леонида Ильича Брежнева без ленинского тома на ночном столике. Наверняка ведь и он, Ильич Второй, просматривал, «искал подходы», советовался с Лениным, пока не поздно, то есть пока не отходил ко сну.

Ленин и демократия, увы, не близнецы-братья. В чем угодно можно заподозрить человека, взявшего на мушку Учредительное собрание русского народа, да и внутри партии оскорблявшего не согласных с ним товарищей самыми последними словами, но только не в склонности к демократии. Вот в чем действительно проявляется некоторая новизна, так это в подходе к оппозиции, если только принять на веру обсуждаемый сейчас конспект и если иметь в виду, что речь идет о подходе не к проблеме оппозиции, а к понятию оппозиции. Он говорит: «У нас нет оппозиции. Каким же образом мы можем контролировать сами себя?» Потрясающе, господа! Вообразите лучшего «ворошиловского стрелка» Константина Устиновича Черненко, произносящего слово «оппозиция». Небось в дрожь бросало при одном только «оппо», а уж от «зиции» просто начинало колотить. Горбачев — человек современный и употребляет это слово в контексте размышления, что дает возможность предположить «оппозицию» как нормальную контролирующую силу современного общества. Если это так, то зачем держать в ссылке Сахарова, в тюрьмах и лагерях — Марченко, Корягина, Тимофеева; зачем бросать в психушки пацифистски настроенную молодежь, вышвыривать за границу правозащитников, критическая деятельность которых могла бы только принести отечеству пользу, особенно на современном этапе. Трудно вообразить себе оппозицию более умеренную, более снисходительную к режиму, чем правозащитное движение семидесятых годов, однако брежневским дуболомам присутствие маленькой группы инакомыслящих казалось концом света.