Десятое правило волшебника, или Фантом

— Когда они ушли, в темнице стало темно и тихо. Я прижалась к стене камеры, стараясь не выдать своего присутствия. Я всё время боялась случайно вскрикнуть. Боялась даже дрожать, чтобы шорох моего платья не мог услышать кто-нибудь из захватчиков. В нос бил тяжёлый запах крови и ещё чего-то ужасного. Забавно, как со временем человек привыкает к запахам, от которых в обычных условиях ему бывает плохо.

— Но я никак не могла перестать трястись после того, как слышала, что творили с теми несчастными женщинами. Я ужасно боялась, что меня обнаружат и сделают со мной то же самое. Сидя в камере, слушая ужасные крики в соседнем помещении, боясь издать хоть один звук, я начала лучше понимать Цириллу. Начала понимать, почему она сошла с ума.

— Теперь снова стали слышны звуки наверху. Шум продолжающейся битвы, крики боли и ужаса, стоны умирающих. Я чувствовала запах дыма. Казалось, бойня не кончится никогда. Женщины, лежащие у двери моей камеры, уже не издавали ни звука, и я знала — почему. Ведь они уже были за пределами этого мира. Я молилась добрым духам, чтобы они приняли несчастных в свои надёжные объятия.

— Я обессилела от страха. Но не могла — не смела — заснуть. Наступила ночь, и я увидела свет, который пробивался со стороны лестницы. Железная дверь темницы уже не отделяла меня от остального мира. Но я пока ещё не смела выйти наружу. Не смела даже пошевелиться. Я всё ещё оставалась там, где провела весь долгий день, пока камера не погрузилась во мрак. Тем временем наверху продолжалось мародёрство. Битва заканчивалась, постепенно сменяясь пьяным разгулом. Победители праздновали победу. Наступил рассвет, но шум не умолкал.

— Знаю, не стоит напоминать, в каком месте я находилась. Зловоние, исходящее от трупов мёртвых женщин, становилось невыносимым. Невыносимыми становились и мысли о том, что я сижу тут в окружении мертвецов. Сижу посреди гниющих трупов людей, которых я знала. И всё же, страх перед тем, что творилось наверху, заставил меня оставаться в камере ещё около суток.

— Голод и жажда были так сильны, что мне начали мерещиться стакан воды и буханка хлеба. Я чувствовала запах теплого хлеба прямо в паре шагов от себя. Я даже тянулась, чтобы взять его, но там ничего не оказывалось.

— Не помню точно, когда это случилось, но наступил момент, когда я с радостью начала ожидать смерти. Ведь смерть означала бы конец парализующего страха, в котором я пребывала. Я слишком хорошо знала, что меня ждёт, но решила, хотя бы преодолеть этот проклятый страх. Я мечтала, чтобы он, наконец, оставил меня, так или иначе. Я знала, что мне предстоят страдание, унижения и боль, но знала также, что пройти через них необходимо. Тогда настанет конец всему — больше страданий не будет. Так же, как больше не страдают несчастные женщины, которые лежат сейчас на полу за дверью.

— Вот так я и решилась покинуть тёмноту моей камеры. Первое, что я увидела, были мёртвые глаза Элизабет, глядящие прямо на меня. Она будто следила, ждала моего появления, чтобы рассказать о том, что с ней сделали. Выражение этих глаз молчаливо молило о справедливости. Но не было никого, кто мог бы свершить возмездие. Я осталась единственной свидетельницей её страданий и смерти.

— Увидев ее и других мертвых женщин, я готова была броситься назад и снова спрятаться. При виде следов пыток, которым их подвергли, в моей голове снова зазвучали их нечеловеческие крики. Я непроизвольно начала всхлипывать. На меня нахлынула волна ужаса при мысли, что всё это ожидает и меня.

— А потом, слепая от страха и паники, я прикрыла нос подолом платья, чтобы не чувствовать страшного запаха, и стала пробираться через кучу обнажённых тел. Я пронеслась по ступеням, не думая о том, куда бегу. Я только знала, что должна поскорее убраться отсюда. Все время своего бегства я молила добрых духов о милосердии быстрой смерти.

— Я была потрясена снова увидев дворец. Он запомнился мне красивым, старательно восстановленным после предыдущего нападения. Ремонт в нём только-только закончился. Теперь он снова превратился в развалины. Никогда не могла понять, почему люди тратят так много сил, чтобы разрушать. Как можно веселиться, занимаясь столь трудным и однообразным делом. Парадные двери были сорваны с петель, створки разрублены на куски. Мраморные колонны опрокинуты. Всюду валялись обломки разбитой мебели.

Полы были усыпаны мусором и кусками когда-то величественных произведений искусства. Черепки хрустальных ваз, осколки статуй — можно было даже различить носы, уши, тонкие пальчики изящных фарфоровых фигурок. Деревянные щепки напоминали об искусной резьбе позолоченных деревянных панелей; сломанные столы, обрывки картин, целые картины, но истоптанные множеством сапог. Стёкла в окнах были разбиты; сорванные гардины валялись на полу покрытые кровью; искалеченные статуи; изящные комнаты, измазанные экскрементами. На расписных стенах грубые слова вперемешку с обещаниями посчитаться со всеми угнетателями Ордена, что окопались на Севере.