Десятое желание

И вот однажды утром, месяца два спустя, прихожу я к Маше, как обычно, а дверь никто не открывает. Мобильных тогда еще не было, так что я рванул в универ. И там ее одногруппник сообщил мне новость: Машу исключили. За прогулы. Еще месяц назад.

Это было невероятно, невозможно. Но я почему-то сразу поверил. Внутри холодно стало, до дрожи. Я же весь этот месяц почти каждое утро провожал ее до универа! Каждый вечер встречал после занятий! То, что сказал ее одногруппник, не умещалось в голове, давило – до дикой боли.

Я обратно к ней. Сел под дверь и сидел, пока ее мама – Маша росла без отца – не вернулась с вечерней смены завода. «А Маруся, – говорит, – уехала». – «Куда уехала?!» – «В Америку, в Техас». Америка!..

Ян горько усмехнулся. Катя притаилась: не двигалась и даже дышать старалась как можно реже.

– Как найти человека в Америке? Который не хочет, чтобы его нашли?

Ее мама пыталась вернуть меня к жизни чаем с малиновым вареньем. Все ближе и ближе пододвигала мне то кружку, то блюдце с сушками.

Она рассказала занятную историю. Когда Машу исключали, у декана сидел какой-то нувориш. Вместо отсутствия перспектив, одежки с чужого плеча, работы уборщицей и безденежья, он пообещал учебу в хорошем американском колледже. С проживанием, питанием и пособием. Какая-то хитрая учебная программа, в которую случайные люди почти не попадали. А если останется… В тюрьму ее, конечно, не посадили бы. Но моральный облик преподавателя, сказали, уже серьезно подпорчен отношениями со школьником, а земля полнится слухами.

Я слушал эту историю, а в чашку с чаем капали слезы. Я до этого лет с шести не плакал. И знаешь, Кэт, мне даже стыдно за слезы не было – как больному человеку не стыдно за рвоту.

«Новым русским» – ты, наверное, догадалась – оказался мой отец. К тому времени я и так его порядком ненавидел. За то, что с братом моим обращался, как с грязью. За синяки, которые пыталась скрыть моя мама. За то, что до безумия хотел передать мне свой «ген превосходства» и считал, что я должен быть ему за это благодарен.

Он выбрал для меня гимназию, будущую профессию и место работы, сортировал моих друзей и наверняка уже присматривал для меня самку… А потом я стал ненавидеть его еще и за Машу.

У нас с ней все могло получиться. Но отец надавил на нее – и Маша сломалась. Вряд ли ее можно в этом винить. Я был еще мальчишкой, школьником. Готовым к революции, но не к созиданию. Возможно, Маша и в самом деле со мной бы пропала.

Как бы там ни было, я больше ничего о ней не слышал.

* * *

Стемнело.

Они сидели рядом, едва касаясь плечами, безмолвно и неподвижно. Грудная клетка Яна медленно поднималась и опускалась, словно он спал.

Кэт опомнилась первой. Не включая света, принесла с кухни огарки свечей. Расставила их на полу, на полках, на подоконнике. В коротком светлом сарафане она и сама была похожа на горящую свечу.

– А дальше? Что было после того, как она уехала? – спросила Кэт, снова присев рядом с Яном.

Это уже выходило за рамки выполнения желания, но Ян продолжил – хотя не сразу отвел взгляд от лица Кэт. Ему показалось, что в ее лице что-то неуловимо изменилось. Но, возможно, его просто отвлек отблеск свечей.

– В универ я все-таки поступил – так вышло, смешная история. Полгода просиживал лекции, сессию завалил. Весной меня, наконец, забрали в армию. Там я и сделал себе татуировку. Правда, художник попался безрукий. И… ну, недалекий. Не знаешь, как выглядит колибри, так и скажи, а не пытайся изобрести новый вид птиц, верно, Кэт? В армии я узнал, что мой брат погиб: разбился на мотоцикле. Мне до дембеля два дня оставалось.

Приехал я как раз на похороны. Все зеркала в доме занавешены черным. Море цветов, венков от родственников и папиных приятелей, словно кому-то при жизни было до Старшего дело. А в центре этой сцены – главный режиссер спектакля, мой отец. Весь в черном. Глаза потухшие, покрасневшие. И слезы у него по щекам катились почти искренние. И речь такую толкнул, что даже матерых мужиков проняло. Отличная была игра на публику. Игра – над гробом брата. Так что слово за слово – и я вдрызг разругался с отцом, даже на кладбище не поехал. Сбежал, в чем из армии вернулся, в камуфляже.

Помню, тащусь по какому-то парку. Берцы словно каменные. Есть хочется. Холод до костей пробирает. А у меня с собой только одна купюра. Сотня баксов, которую мама сунула в карман перед уходом. Я тогда, к слову, маму в последний раз видел, совсем на себя была не похожа. Через неделю – авария, лобовое столкновение…

Так вот, думаю, закончится эта сотня баксов – и больше ничего не будет. Идти некуда. Лег на скамейку. Только глаза закрыл – и тут меня в плечо кто-то толкает. Думал – менты. А это мой бывший однокурсник Газо. Я не сразу его узнал – слишком уж костюм на нем дорогой был, да еще шляпа как у американских гангстеров. У входа в парк, мигая «аварийкой», стоял его «Ягуар».