Трофим выключил проигрыватель. Стало тихо… Встать сейчас и пойти спать – будет похоже на поражение… Сидел, зная, что не скоро уснет после такого разговора. А завтра рано утром – в путь. Почти девятьсот километров до Луганска.
– Почему же не понимаю, – медленно заговорил Ясир. – Понимаю. Но я и другое понимаю… Слушай, у тебя есть песня Кинчева, где такое?.. – И он не напел, а продекламировал, как прозу: – «Рубцы не заживают так долго, еще одно сердце горит в полный рост. Звезда интернационального долга в солнечный день украсит погост».
– Нет, нету. Кинчева давно не держу.
– Жалко… Понимаю я, Трош, вот что… Точнее – вижу. Вот был Стрелков. Образец русского офицера, кажется, интеллигентный и в то же время решительный… Если и уйдет из Новороссии, то последним, отстреливаясь. А что получилось? Приказали, и он уехал. Теперь ходит по второстепенным телестудиям, редакциям. Оправдывается, во всем Суркова винит… Смешно и горько. Тем более что столько людей там потерял… весь свой отряд почти… Не знаю, как ему теперь живется вообще… Но он – пример и предупреждение. Так же и со всеми остальными поступить могут. Станут мешать ополченцы, интербригады – их за два часа уберут оттуда. Спрячут, что и не найти будет… А столько сил туда брошено, в Новороссию эту, столько положено жизней, которые бы в России пригодиться могли. Получается, что война там – отвлечение от внутренних наших проблем.
– А может, первый реальный шаг к переменам в самой России, – добавил Трофим. – Тебе такой вариант не приходил в голову?
– Да ну, брось. Так и про тех, кто в Афгане воевал, говорили, и про тех, кто в Чечне… А возвращались они в жизнь и растворялись в ней. Приспосабливались, кто как мог.
– Я верю, что эти не приспособятся. Больше мне нечего тебе сказать… Ладно, Дмитрий, – посмотрел Трофим на часы, было уже к полночи, – я устал. Ты посиди, если хочешь, а я спать пойду… – Хотел уже подняться, но пришел на ум сильный аргумент в споре: – Кстати, у нас тут речь про Джека Лондона была. А ведь он, ненавидевший капитализм, тогдашний правящий режим в родной своей Америке, когда в Мексике случилась революция и США решили эту революцию задавить, заодно и еще кусок себе отхватить от соседей, помчался на фронт, стал статьи писать, какие бравые и гуманные у американцев солдаты… Его тогда соратники не поняли, мягко говоря, но Лондон чувствовал свою правоту. И он уже не мальчиком был – сорокалетним почти мужиком. Два года ему жить оставалось… Бывают моменты, когда войну с режимом нужно останавливать ради большего… Так, я пошел.
– Снаряд, – тихо и как-то одновременно и проникновенно и вроде с угрозой попросил Ясир, – ты не пиши таких постов больше в жэжэ. Не надо.
– Каких именно?
– Не агитируй русских ребят в ополченцы идти.
– Я и не агитирую. Все взрослые люди, сами понимают.
– Агитируешь. Хотя бы тем, что как они там вольно живут, какие они бравые, честные, лица светлые…
– Хм! – усмехнулся Трофим. – Интересно. Значит, об этом писать нельзя?
– Вот ты когда-то часто в интервью отвечал, почему ты в оппозиции, зачем в акциях участвуешь, статьи острые пишешь. Что, дескать, дети вырастут и спросят: «Папа, а что ты делал, когда Россию разрушали?» И тебе будет что ответить. А ведь они, может быть, спросят когда-нибудь: «Папа, а что ты делал в две тысячи четырнадцатом году?» И что ты ответишь? – И, не дав ничего сказать Трофиму, Ясир произнес: – «Я русских парней на смерть посылал».
– М…митечка-а, – у Трофима затряслась челюсть, – Митя, ты ешь мой хлеб, пьешь мое вино и меня же кроешь. За это можно и по морде получить, в курсе?
– Я не крою. Я разобраться пытаюсь.
– Так не разбираются. Хочешь поссориться – ссорься. Сиди вот и ссорься. Можешь даже тарелку разбить, разрешаю. У меня дела завтра важные, ссориться с тобой мне некогда. Спать можешь в первой комнате налево, там диван удобный.
Трофим взял части мобильного, пошел из кухни. Нужно бы умыться, почистить зубы, но как-то было сейчас лениво, да и плескаться над раковиной в тот момент, когда по соседству сидит и думает свои больные думы Ясир, не хотелось. Как из Олеши картинка: один страдает от потери жизненных ориентиров, а другой поет в туалете…
Вошел в их с женой спальню. Лег на кровать, не раздеваясь. Собрал телефон, поставил будильник на без пятнадцати шесть… Уже засыпая, затревожился, не устроил бы Ясир чего… Четыре года в бегах, психика явно подорвана… Поднялся, замкнул дверь в комнату.
– Спокойной ночи, – пожелал себе.
Утром обнаружил Ясира на полу на кухне. Похрапывал жалобно, подложив под голову рюкзак… Трофим вспомнил его последние вчерашние слова, и так потянуло пнуть это тело, садануть со всей дури… Отвернулся, включил электрочайник…
Перекусили в молчании. Ясир отводил глаза, джиргал горячий чай, обхватив кружку обеими руками, словно мерз.
– Так, пора, – сказал Трофим, – выходим.
– Сейчас переоденусь…
– Оставь себе это, – Трофим кивнул на джинсы, футболку, которые дал Ясиру накануне. – А то в рюкзак убери. Нужна же смена белья.
– Спасибо…