Десятые

…Съездила благополучно. За два часа от прихода в город дневного и отхода из города вечернего автобусов успела выкупить лекарства, обойти несколько магазинов. Тряпичная сумка наполнилась сосисками, замороженными пельменями, куском копченой горбуши, мягкими пряниками, пакетиком шоколадных конфет, мандаринками. Конфеты и мандаринки раздаст соседским ребятишкам тридцать первого числа…

Брала всего Зоя Сергеевна понемногу, но все равно сумка быстро стала почти неподъемной.

– Что ж, ладно…

Постояла, отдыхая, на крыльце «Ермолинских полуфабрикатов». Смотрела на спешащих людей, едущие машины, на дома в пять этажей, пестроту рекламных вывесок.

Город был крошечный – разросшееся село, – но для Зои Сергеевны он давным-давно стал центром мира.

Сюда, в этот район, она приехала в девятнадцать лет, после окончания педучилища в Костроме. Где родилась, кто ее родители, Зоя Сергеевна не знала. Ее вырастили в детском доме, куда попала трехлетней, весной сорок второго. Может быть, была из эвакуированных детей Ленинграда, может, еще кем-то; потом, много десятилетий подряд, она слушала по радио передачи Агнии Барто и Левитана и ждала, ждала, что вот сейчас услышат, что ищут ее, девочку по имени Зоя, которая была одета в бордовое пальто, белую вязаную шапочку, у нее родинка на левой руке возле локтя… Берегла сохраненные воспитательницами пальтишко и шапочку как доказательство, что это она. Но никто ее не искал.

Приехала сюда по распределению, была направлена в село, учила детей. Вышла замуж, родились двое сыновей. Три десятка лет жизни крепкой семьей, а теперь – снова одна.

Дальше этого города она была один раз, все в той же Костроме, на пятнадцатилетии их выпуска. Сюда же ездила часто с мужем – отдохнуть от деревни. Сидели в молодежном кафе, ходили в театрик, ночевали в гостинице с ванной и унитазом, брали и возвращали в библиотеку книги; здесь Зоя Сергеевна рожала детей, здесь лежала в больнице, навещала в больнице мужа…

Рядом с автостанцией была столовая, и Зоя Сергеевна поела в ней. Когда-то брезговала есть не самой приготовленное, мутило от запаха общественной кухни, и вспоминался детдом, а в последние годы потянуло… Солянка оказалась вкусной, сытной, и второе – куриная грудка с картофельным пюре – она не доела. Выпила полстакана брусничного морса, посмотрела на часы. Пора.

Вечерний автобус был полон, но стоять не пришлось. Какая-то девушка уступила место.

– Спасибо, – изо всех сил стараясь выказать благодарность, что давалась ей всё труднее, сказала Зоя Сергеевна.

Место оказалось у окна. Внизу шел обогреватель, и подмерзшим ногам быстро стало тепло, хорошо. Но нашлось о чем волноваться – пельмени в сумке наверняка оттаивали. Слипнутся, и потом мучайся с ними…

Отодвинула сумку как можно дальше от обогревателя, подставила кондукторше льготную карточку, чтоб отметила своей пищалкой, и стала смотреть в окно.

Природа у них неживописная. Поля, поля и лишь в редких колках рощицы березок. Поля поделены снегозащитными полосами из тополей. Сейчас, в декабре, тополя совсем черные, страшные, как скелеты чудовищ.

И всё это до самого горизонта, до самого горизонта. Равнинная Сибирь.

Их село, как и другие здесь, среди полей. Зелени мало, а теперь так вообще серое одноцветье. Скопление сухого дерева и строительного камня.

Попросила кондукторшу остановить ближе к дому. Та поворчала: «Не положено, нам за это выговор», – но сказала что-то водителю, и тот кивнул. Кондукторша в свою очередь кивнула Зое Сергеевне.

Несла сумку и с каждым шагом радовалась все сильнее: дойдет, и на этот раз смогла, значит, и еще съездит, и еще. Как нормальный, полноценный человек. Гордилась собой, очередной победой над немощью.

Вот уже прясла ее участка под картошку – сейчас оно ровно покрыто снегом, а летом почти все зарастает лебедой и свекольником. Ей картошки много не надо… Вот забор огорода, невысокий, со щелями; вот дотелепалась и до глухого забора, за которым двор.

Свернула к воротам и остановилась: сильно, но мягко, как подушкой по голове, ударила, оглушила перемена – чего-то, что привыкли встречать глаза, недоставало. Этого важного, а может, и главного теперь.

Минуту или несколько секунд, растянувшихся для нее до долгой минуты, Зоя Сергеевна старалась понять, чего же нет.

Не было елки в палисаднике. Была сорок лет и вот исчезла.

Не веря себе, Зоя Сергеевна медленно подошла к изгороди. На снегу глубокие следы ног и проволоченных веток, зеленело несколько иголок, а на том месте, где росла елка, торчал пенек и желтели крошечки опилок…

Зоя Сергеевна растерянно огляделась по сторонам. Улица была пуста, окна домов темны и безжизненны. Все, даже собаки, часто бегавшие на воле, казалось, попрятались и следили из-за заборов за ее бедой. И село, давно ставшее родным, сразу сделалось чужим, враждебным, опасным.

Глотая едкие слезы, текущие из глаз не на лицо, а внутрь, в горло, втащилась в избу. Хватаясь за печку, буфет, стену, дошла до кровати. Упала на нее. Покатилась то ли в сон, то ли в смерть, но вспомнила, что на полу осталась сумка, а в ней пельмени.