Десятый десяток. Проза 2016–2020

Как видите, был он достаточно смел, чтоб не бояться упреков в трусости. Суть его мудрости не в дезертирстве, а в трезвой способности к самооценке, в готовности к самоограничению. Старый мыслитель оставил нам внятную, но безусловно не прямолинейную, свою систему координат.

Главное достоинство – скромность, главная добродетель – терпение, главная истина – неприметность, главная удача – забвение. Вооружившись такой броней, можешь продлить дарованный срок, в прямом случае – обречен.

Но если это так, то возможно ли наше движение во времени? Важна ли тогда готовность к действию? Нужны ли все дары и щедроты? Или любая вспышка энергии еще одна судорога тщеславия, лишь подростковая амбиция, смешная и вздорная в зрелые годы?

Во все времена пытливые люди стремились угадать, разглядеть, каким окажется будущий век, найдется ли в нем место для памяти, оглянутся ли хоть раз потомки, чтобы заметить своих предшественников?

И образ грядущего неизбежно хранил в себе след ушедшей тени и представал то городом солнца, то сумрачной обителью ночи.

58

Моделей нового мироздания было немало – на всякий вкус – и все же можно было понять: каким ни будет завтрашний день, какое общество ни возникнет, эта дуаль – человек и социум – останется, никуда не денется.

Как бы ни выглядело, ни трансформировалось преображенное государство, оно пожелает, так или эдак, поставить человека на место, оно не потерпит его автономности. Так оно действует не по причине необходимости, не из нужды и не по высшим соображениям. Не от жестокости. Это инстинкт.

59

– Кому повем печаль свою?

Но всем понятно, никто не спрашивает, никто не ожидает ответа. Это лишь вздох, печальный возглас.

Но в этом, словно повисшем в воздухе, оборванном звуке есть некая тайна, щемящая дрожь лирической ноты, тот, кто не глух, ответно вздрогнет.

Кому не хотелось разъять эту музыку, подобно пушкинскому Сальери. Пройти до сути, найти отгадку.

Теперь я знаю, что вся моя жизнь была одним каждодневным поиском пристанища, своего угла. Хотелось отгородить местечко для старого письменного стола, а больше ничего и не надо, все получилось, жизнь удалась.

Совсем не заносчивая мечта. Что ж, я не первый и не последний. В разное время, при всех режимах, какие-то чудаки надеялись, что им повезет и их оставят наедине с пером и бумагой.

Нет, ничего у них не вышло.

– Allein, allein, – томился Рильке, – und doch nicht allein genug!

– Один, один, и все же, все же, еще недостаточно один!

Двадцатый век доказал бессмысленность и безысходность такой мечты.

60

Все кесари, жившие в этом столетии, безоговорочно утвердившие абсолютистский образ правления, денно и нощно каялись в своей преданности коллективистской модели жизни. Многомиллионные массы искренне верили, что диктаторы олицетворяют собою новую справедливую эру.

Был, наконец, обнаружен и назван самый опасный враг человечества – творческая индивидуальность.

Она воплощала в себе источник, начало и главную угрозу – она отрицала основу артельности, а значит, тотальную власть государства – объединяющую усредненность.

Меж тем, лишь она и была той скрепой, которая сводила все звенья в единую цепь и скрепляла триаду – преемственность, стабильность и прочность. Лишь усредненность могла укротить недопустимо яркие краски и вызывающие отличия.

Она никого не обижала и ничего не переиначивала.

61

Известно, что труднее всего приходится забежавшим вперед и выходящим из ряда людям. Им с нами душно, нам с ними тяжко. И неуютно и обидно. Жить с ними вместе мы не умеем. Живые гении раздражают. Памятники теплее и ближе. И ладить проще, и славить легче. Они понятней, от них не ждешь обескураживающих сюрпризов. Все замечательные жизни прекрасны уж тем, что завершились.

Есть драматические версии, связанные с ожившей глиной. Очеловеченные статуи часто оказываются бездушны. Распространенная коллизия.

Бывают разные Галатеи. – Одни одаряли творцов любовью. Другие ими повелевали. Известны печальные метаморфозы – Павел превращается в Савла. Таков наш несовершенный мир. В нем допустимы любые версии известных легенд, старинных мифов. Род человеческий живописен, пестр и адски разнообразен. Как бы то ни было, с ним не соскучишься.

Но этот многоязыкий гомон, вся эта пестрядь и суета все-таки тесно связаны с жизнью, с существованием и надеждой на то, что история не завершилась, что человеческое племя еще не сказало последнего слова, что странствие наше еще продолжится.

С этой надеждой спокойней дышится, с ней легче трудиться и день за днем нанизывать на бумажный лист – одну за другой – новые строки.

И вновь убеждаться, что нет для тебя большего чуда и большего счастья, чем эта бессрочная сладкая каторга.

62

Но все так и есть – день ото дня я все отчетливей сознаю: мне выпала счастливая жизнь. Все переделки, все испытания были нужны. Они не только не повредили, они углубили, наполнили смыслом щедро отпущенные мне годы.