Десятый голод

Она от души расхохоталась, с легкой такой хрипотцой, пронзившей мне кровь. А что за духи у нее были — эх! Голова моя закружилась, а ноздри затрепетали, как у жеребца на луговой травке. И я заржал, я требовательно забил копытами. Не выдержал:

— Перевербуйте меня, а? С удовольствием перевербуюсь, пойду за вами куда угодно! Давайте в кафе сбежим? Нет, я не шучу: неужели вам наплевать на такого агента? Это столько славы прибавит израильской разведке, а о вас, моя Мата Хари, станут слагать легенды…

Я здорово развеселил ее. Она изумительно хохотала. Вот же, черти, прислали красотку — искушать меня! Они что, совершенно без милосердия? Меня искушать, который сто лет на безбабье?!

— Кафе исключается, — сказала она. — Вас стерегут столько церберов!

— Точно! Джассус… Откуда вы знаете?

Какой приятный сюрприз, поздравлял я себя… Говоря по правде, я предвкушал встречу с пожилой дамой, суровой чиновницей, настроившись на долгий, изнурительный допрос, и откровенно признался:

— Я вижу, вы умная девушка, и чувство юмора у вас в полном порядке…

Я весь дрожал, со мной творилось что-то неладное.

— Скажите, Мирьям, — вырвалось у меня невольно.

— Увы, Илана! — поправила она немедленно. — Вы с кем-то упорно меня путаете.

— Ну да, Илана! Конечно же, Илана! Я только хотел бы знать, уяснить для себя одну деталь: вы тоже были когда-то изнасилованы?

Она обиделась и сверкнула глазами:

— Ну знаете, это уж чересчур!

— Да нет, вы не так поняли! — рванулся я к ней. — Я имел в виду, откуда вы русский знаете? Это так выражался ребе наш Вандал! Он говорил, что на нас, евреев галута, надо смотреть, как на изнасилованных: ни в коем случае не порицать за ущербность, за наш убожеский вид.

Она на меня сердилась: ответила резко, с пренебрежением. Высокомерно ответила:

— Нет, я сабра[20]! Родители мои из России… В разведке израильской, как правило, служат сабры!

Возникла стена между нами; меня не туда заносило. Я злился на себя, ходил по палате, переступая провода на полу. Почувствовал вдруг тупую боль, стадо трудно дышать, говорить. Я жалко ей улыбнулся, глупо снова спросил:

— Цветы вы, конечно, любите? Разговаривать с ними, шептать им слова, целовать, как живых?

— Определенно путаете с кем-то! Нет, нет и нет! Цветы меня не волнуют, не волнуют рыбки, птички, кошечки, куклы… — И протянула ко мне руку с часами, ткнув пальчиком в циферблат.

— Да, я понимаю: вам надо говорить со мной на темы серьезные: тайны медресе Сам-Ани… Я понимаю, сама действительность в Израиле слишком сурова, цветочки вас никак здесь не умиляют. Я вас упорно путаю с Мирьям, она мне все время мерещится! Мирьям, из-за которой я, собственно, и пошел. Нет, я шел, конечно, в Иерусалим, но из-за нее тоже, и это важно мне подчеркнуть. Порой мне кажется, что там, в пещерах, со мной случилось что-то ужасное, что я отстал, заблудился, а они поднялись наверх — в Турции, скажем, в Иране, зашли в израильское посольство — и все давно уже здесь. Ну а я, как последний кретин, шел да шел, и мне казалось, что все они рядом! А ведь в пещерах, знаете, бывает… И не такое случается! Сижу в палате, часами думаю об одном и том же: в некий прекрасный час они ко мне ввалятся, веселые и счастливые, и уведут с собой навсегда. Этим вот и живу, этим и тешу себя! А когда вы вошли, я так и подумал — Мирьям… И — ах, эти туфельки, маникюр!

Она украдкой поглядела на часы и весело вдруг согласилась:

— О’кей, игру принимаю! С одним условием: не увлекайтесь, иначе вы так себя истощите, что сил у вас не останется. Итак, я Мирьям — согласна, договорились!

Я застонал от боли, вернулся на койку. Сел и обхватил руками горячую голову:

— Какая вы все-таки черствая! Судя по вашему виду, вы совершенно здоровы, а я… А мне вот еще неизвестно, сколько осталось жить, и эти, за стенами, тоже не знают! А, да что говорить… Приглашу-ка я сразу рава Бибаса из Института каббалы и все ему выложу. Ему расскажу, а не вам. И не этим коновалам за стенами!

Она обрадовалась, оживилась, извлекла из сумочки блокнотик и карандаш и что-то еще, вчетверо сложенное, легко поднялась из кресла — скульптурно и грациозно, подошла к столу и развернула карту:

— Вот и говорите о духовных своих проблемах с равами и каббалистами, а что я в этом смыслю? Мы с вами делом давайте займемся. Вот карта советской Средней Азии. Покажите зону подземных ядерных испытаний.

Я растерялся слегка: ну и темп, ну и хватка! Сразу быка за рога… Как же они самоуверенны, если ни в грош не ставят другие разведки: Хилал Дауд все-таки, Сам-Ани, палестинцы, ну и ну?!

Я ей сказал небрежно, что в карту ее мне смотреть нечего, у меня есть своя — пергамент, вот по нему мы и будем работать. Я взял пергамент, велел ей сесть и записывать:

«…Жители Саджистана добавляют в пищу съедобную землю, самая лучшая — зеленая, она, как брюква. Но хороша и белая, блестящая. В Магрибе за горшок белой земли платят целый динар».

Я читал, она морщила лоб, смотрела на меня, как вначале, как на диковинное животное.

— Нет, это не то! Давайте посмотрим дальше.