Десятый остров. Как я нашла себя, радость жизни и неожиданную любовь

Мифы льнут к Азорам, точно туманы к их вулканическим пикам. Это место, где люди уверяют, будто намедни болтали с человеком, который умер пятьдесят лет назад, словно зашли перемолвиться словечком с соседом, живущим на той же улице. Даже современные открытия связывают Азоры с другим, неведомым миром: когда на вулканическом хребте Пику в 2013 году была найдена редчайшая орхидея, британский ботаник Ричард Бейтман сказал, что исследователи описывали эти места как «затерянный мир».

Марк Твен упомянул Азоры в своих «Простаках за границей», но ограничился словами: «Из всего экипажа судна не нашлось ни единого человека, который знал бы о них хоть что-нибудь».

Некогда с этих островов возили апельсины в Англию, но главным экспортным товаром Азоров всегда были люди. Около миллиона человек, рожденных на Азорах, и их потомков живут в Северной Америке – это вчетверо больше, чем общее население всех девяти островов. В последнюю волну массовой миграции, между 1958 и 1980 годами, более трети азорского населения снялось с места, спасаясь от извержения вулканов, нищеты и правительственной диктатуры. Многие из этих людей родом с острова Терсейра поселились в земледельческой Центральной долине Калифорнии, их общим увлечением стало разведение коров. И на «старой родине», и на новой азорцы владеют молочными фермами и кормятся за их счет.

Азорские эмигранты томились ностальгией. На самом деле это еще слабо сказано. Есть такое португальское слово саудади, у которого, как думают азорцы, нет перевода. Это нечто большее, чем просто ностальгировать или скучать по кому-то. Это жажда, которую нельзя выразить ни на одном другом языке. Это, как выражается один мой азорский друг, «чисто португальское слово».

Говорят, оно как-то связано со смертью, но в основном все же с жизнью и, возможно, еще с океаном, и, вероятно, со временем. И единственный способ понять саудади – это послушать фаду: португальские печальные песни. Или точнее, песни томления.

Так что в Калифорнии – так же как раньше вокруг Бостона и Торонто – неприкаянные азорцы, преисполненные саудади, воссоздавали островную жизнь, насколько это было в их силах. В изолированных фермерских городках они устраивали фаду-концерты и праздники, с религиозной точностью следуя традициям. Даже их язык, приправленный выражениями сорокалетней давности, своего рода скачок в прошлое.

Каждое лето полные самолеты азорцев возвращаются на острова. Они живут в своих фамильных домах. Вспоминают и старую любовь, и старую вражду, и семейные узы.

Несколько жарких летних сезонов подряд я наматывала километры, разъезжая по пыльным дорогам Центральной долины, где коров больше, чем людей. Таинственно пустые закусочные-дайнеры. Грузовики, месяцами припаркованные на одних и тех же местах. Я тоже много лет томилась по вещам, пропитанным прошлым, отныне навеки недостижимым. Теперь наконец я поняла, куда все они уходят. И, возможно, нашла слово для чего-то внутри меня, про что я даже не знаю, что это такое.

Саудади.

Самое дно

За день до своего первого визита на ранчо Морайша я бревном лежала на диване во Фресно.

Все одеяла, какие только были в доме, я свалила на себя, перенеся бремя своей застывшей карьеры в удушающую груду шерсти, флиса и пышных пуховых стеганок. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что как раз тогда была просто обязана заподозрить, что вот-вот наткнусь на что-то большое и важное – скажем, на слухи о потерянной Атлантиде. Славные истории почти всегда начинаются с того, что герой оказывается на самом дне.

В начале той недели в приступе праведного гнева я звучно шлепнула черновик статьи на стол главного редактора газеты, где трудилась репортером. Затем вышла из его кабинета и из здания редакции – чтобы больше не вернуться (во всяком случае, я так говорила себе).

Я в курсе, что люди, склонные к таким вспышкам, часто втайне гордятся этой своей чертой. Но это не про меня. Я недостаточно решительна, чтобы швыряться предметами, ибо всегда вижу каждую головоломную ситуацию с 1372 сторон. Неудивительно, что все мои свитера серого цвета. Одна моя наставница в профессии как-то раз велела мне не слишком много улыбаться во время совещаний (или, в ее терминологии, «не скалиться точно ненормальная идиотка»).

Так что после этого срыва я не испытывала никакой пламенно-штормовой гордости за себя – я медленно шла ко дну, точно пьяница на пуховой перине. Раздался стук в дверь, который я проигнорировала. Мой сосед и коллега Джек Бука продолжал стучать, пока наконец я не выползла из-под одеял и не впустила его. Всегда называла его по фамилии – Букой; мне казалось, она удачно описывает его темперамент. Его-то уж точно никто не научил не улыбаться слишком много.