Десница Пращура

Глядя на поющую Вильяру, Тунья все губы изгрызла от зависти. Говорили, мудрая чуть не померла, а на вид — бела и свежа. Осунулась, похудела, но даже это её не портит… От странных созвучий, от грозной силы её песен охотницу мутит и корёжит: зря прибежала на зов Рыньи, побросав все дела! Не на что здесь смотреть, и слушать нечего, всё равно ни запомнишь, ни повторишь. Тунья как с детства зазубрила колдовские песни, известные всем охотникам, так и поёт их с опаской, лишь бы не переврать: чутья-то нету. А знахаркина дочь слушает стихии и отвечает им. Даже до посвящения она так могла, потому избрали. Любезный Лемба тоже беседует с огнём и железом, нету в клане Вилья лучшего кузнеца. И мудрый Стира признал…

Окончив песнь, Вильяра озирается, будто спросонок. Взгляд плывёт — останавливается на охотнице:

— Тунья, проводи меня к Зачарованному Камню.

Голос мудрой звучит глухо, надтреснуто, будто не она только что визжала кричавкой, рокотала прибоем, выла ветром в скалах.

Тунья, приподняв брови, переспрашивает:

— Неужели, ты хочешь взять меня в круг, о Вильяра мудрая?

Резкий отрицательный кивок:

— Нет, просто проводи меня наверх, поговорим по дороге.

На ноги Вильяра поднимается без обычной резвости. И шаги укорачивает, кривится на один бок. А главное, куртку в доме она не сняла, скрывая повязку или свежий шрам. Тунья не то, чтобы злорадствует, не то, чтобы рада видеть приметы нездоровья в хранительнице своего клана… Охотнице тревожно и муторно, она извелась, тайком ухаживая за больным чужаком и, одновременно, удерживая дом. Больной — при смерти, в доме неспокойно. Второй распорядитель — старик Зуни — смотрит на будущую отречённую вдову всё более косо…

— Вильяра, скажи, Нимрин поправится? Ты вылечишь его? — спрашивает Тунья.

— Вылечу, если ещё не поздно.

Тунья ждёт вопроса, почему она не позвала мудрую раньше? Ждёт укора, быть может, наказания. Но Вильяра только вздыхает и хмурится, трёт лоб тыльной стороной ладони… И просит охотницу рассказать, как Нимрин явился в дом: в малейших подробностях.

— Значит, ты говоришь, на следующую ночь после Великой песни ты пошла к Камню, а там — вспышка?

— Как молния! Я рукой прикрылась, потом гляжу, бежит. А утром пошла заметать следы, увидела: след-то чудной. Будто чужак не из Камня вышел, а в двадцати шагах от него свалился в снег. С изнанки сна или с неба. Побарахтался, встал, потому уже сунулся к Камню. Чуть потоптался возле и побежал к дому. Я его сперва не признала, испугалась, стрельнула…

Вильяра слушает и расспрашивает на ходу, а сама дышит всё тяжелее, замедляет шаги, на лице блестит испарина. Мудрая устала, выдохлась и больше не пытается — или не может — этого скрывать.

— Ты бы, что ли, оперлась на меня? — подставляет ей плечо охотница и слегка дерзит. — А то ведь, гляди, не дойдёшь!

Вместо того, чтобы осадить Тунью, мудрая благодарит — и принимает помощь! То есть, конечно, она не повисла на Тунье всем весом, но опора ей нужна, правда. Хозяйке дома уже не до злорадства, не до зависти: растеряла их где-то по пути. А сочувствие осталось. И чего бы двум женщинам ни поплакаться друг другу, ни поделиться сомнениями и тревогами?

***

Знакомые коридоры, лестницы: всё вверх и вверх. Вильяра еле ноги волочит, да ещё Тунья под боком, как больной зуб: приходится заговаривать её прямо на ходу. Расклады-то в доме невесёлые, старшей кузнецовой жене есть, отчего тревожиться и злиться. Если подумать, обе женщины получили от судьбы вовсе не те дары, о которых мечтали. А едва освоились, едва вошли во вкус — судьба норовит отобрать дарёное. Посмеяться бы, да больно уж плакать хочется!

Мудрая опирается на плечо Туньи не потому, что ей совсем невмоготу идти самой, а для пущей доверительности беседы. Тело к телу, и пусть охотница ощущает себя более сильной. Побольше хрипоты в голос, и тоже плакаться, не скрывая трудностей служения… Да, Лемба любезен им обеим! Именно потому Вильяра никогда не оскорбит его принуждением. Она подарит кузнецу то, чего не было у неё самой: право выбора. Чуть больше выбора, чем обычно! Раз уж хранительница клана выжила и вернулась, Совет оставит за ней последнее слово, кого посвящать. А решение она примет, заглянув в глаза предизбранным, поговорив с каждым. Лемба сам ступит на путь мудрого — или останется в доме, со своими жёнами и кузницей…

— Ты же примешь его выбор, о почтенная Тунья?

Охотница кивает, успокоенная, почти убаюканная журчанием Вильяриой речи. Тунья умна и любит жить умом. Одним умом и живёт, гордится своим здравомыслием. Только вот о Нимрине она помалкивала, вместо того, чтобы давным-давно послать Вильяре зов. Почему? Мудрая задаёт вопрос резко и неожиданно…

— Так я же позавчера пробовала тебя позвать, а ты не услышала. Я подумала, ты ещё плоха. Ты же знаешь, Вильяра, я не сильна в безмолвной речи, — смущённо оправдывается Тунья и даже почти не лжёт. Разок-другой она точно пробовала.

— Значит, отныне я буду слать тебе зов каждый день. Будем беседовать, пока ты не выучишься, как следует!

Тунья фыркает: