Десница великого мастера

— Следует быть в беседе сдержаннее, отец! Ты уже не в первый раз изволишь хулить кесаря и всю Византию. Фарсман, оказывается, совсем иначе перевел твои слова катепану Касавиле, а потом, перед отъездом ви зантййских гостей, он подробно передал катепану под линный смысл твоей речи. Касавила доложил твои сло ва новому кесарю, вот почему и была послана за мною погоня.

Царь вспылил.

— Византийцы развратили тебя! Фарсман поступил хорошо, что прямо в лицо выпалил правду Касавиле! («О, если бы я мог вторично убить Фарсмана», — думал он.) На другой день в палату вошел архиепископ Раж-ден. Царь курил опиум.

Крокодил огляделся и, убедившись, что никого нет, доложил Георгию о гибели Шорены.

Царь поднялся и молча ушел в опочивальню, удалил постельничего, сам запер дверь. Выкрасил бороду хной и переоделся простолюдином.

Вечером он вызвал к себе Вамеха Ушишараисдзе.

Никто не видел, как они вышли вдвоем из дворца, как вывели коней из конюшни.

Первую неделю думали, что царь изволил уехать на охоту в Сапурцле. Потом решили, что он опять в Уплисцихе. Всюду были разосланы скороходы. Послали гонцов в Абхазию, Тмогви, Фанаскертскую крепость.

Царя не нашли.

Искали его труп в Куре и Арагве. Царь и скороход Ушишараисдзе пропали бесследно. Царевич, или, вернее, теперь уже царь Баграт IV, вспомнил только одно: в ту роковую ночь кто-то поцеловал его во сне.

— Я хотел взглянуть, не отец ли это, но меня одолел сон…

Придворные, вспомнив о таком же бесследном исчезновении халифа Аль-Хакима, решили, что Георгий последовал его примеру.

LVII

Глахуна и Вамех целый месяц скитались по Триа-летским лесам. Ночевали они в хижинах пастухов, а иногда в деревне Ицро в заброшенной избушке. Чтобы не выдать себя, они избегали встреч с поселянами.

Однажды утром, лежа в шалаше пастуха, Глахуна Авшанидзе проснулся, услыхав мычание оленя. Ему снилось, что он в Мцхетском дворце. Он повернулся на другой бок и продолжал дремать в полусне.

Олень затрубил вторично. Царь вздрогнул и вскочил на ноги. Разбудил Вамеха, Они взяли с собой Куршай и пошли в том направлении, откуда слышался олений рев.

Ушишараисдзе увидел самца-оленя и пустил в него стрелу, но промахнулся. Глахуна погнался за оленихой, она была львиного цвета и напоминала собой Небиеру.

До полудня охотник и собака гонялись за оленихой, пока наконец, тяжело раненная, она не свалилась на землю. Когда Глахуна подошел к ней, она лежала, согнув передние ноги и, уткнув морду в землю, тяжело дышала. Охотник хотел было добить самку, но она была так прекрасна и беспомощна, что Глахуна опустил оружие. Он подошел к обрыву и позвал Ушишараисдзе, но никто не отозвался. Глахуна влез на дерево, кричал, свистел, но все напрасно.

«Дотащу ее на руках», — подумал он.

Глахуна обхватил зверя и некоторое время тащил его, но вдруг почувствовал сильную боль в животе и упал на землю. Захотел подняться, но уже не мог. Тогда он положил голову на смертельно раненную, но еще теплую свою добычу.

«Смерть пришла», — подумал он.

Вспомнил Шорену и несколько счастливых минут, проведенных с нею в Кветарском замке. Наконец подоспел Вамех, он подхватил царя и понес его в деревню Ицро. Олениху бросили в лесу. Уложив царя в хижине, Ушишараисдзе принялся растирать ему живот, но заметил, что царю от этого становится хуже.

Лицо Георгия покрылось смертельной бледностью, глаза закрылись. Затем щеки его слегка зарумянились, и он открыл глаза.

— Есть кто-нибудь в этом доме, Ушишараисдзе, кроме тебя? — спросил он.

— Никого нет, государь. — Хорошо, Вамех, что, кроме тебя, не будет других свидетелей моей смерти.

— О какой смерти ты изволишь говорить, государь Еще рано тебе умирать…

— Нет, часы мои сочтены, Вамех. Гнев змеиного Георгия настиг меня… Я ухожу из этого мира! А ты, Вамех, расскажи то, о чем я буду говорить,-расскажи всем, кто будет спрашивать обо мне. Расскажи царевичу Баграту, и Звиаду-спасалару, и последнему сапожнику.

Во многом я грешен, Вамех, и как царь и как человек. Был я и храбрым и трусливым. Боролся с кесарем и боялся змей. Был спесивым и любил выпивать.

Если бы азнауры не изменили мне у Басиани, я бы взял в плен кесаря Василия. Грузии я отдал свои отрочество и юность, но грузины звали меня абхазом, а абхазы -лазутчиком карта-линцев, — меня, Багратиона, лаза… Георгий закрыл глаза и немного помолчал. Лицо у него мучительно перекосилось и еще больше подернулось смертельной бледностью.

Потом он снова набрался сил, пришел в себя и продолжал:

— Когда вернешься домой, Вамех, поцелуи Звиада-спасалара и скажи от меня, что он все же был прав в том, что говорил мне об армянах, о греках.

Пожалуй, самая большая моя ошибка состояла в том, что я не оценил его советы… И то правда, что я не пошел по исконным путям, по которым вели наш народ Давид Куропалат и отец мой Баграт. Я даже искал случая заключить союз с сумасбродным халифом Аль-Хакимом и этим испортил отношения с греками…