Детдом

Наши ребята, они вроде бы вообще лишены честолюбия и согласны были выступить у них «на разогреве», то есть сначала – это, если ты не знаешь, по их стандартам самая проигрышная очередь. Я лично этого вообще не понимаю, по-моему, как раз хорошо – у зрителей еще восприятие свежее, но у них считается – плохо. Может быть, потому, что зал еще в судорогах не бьется, и его еще надо до этого довести. Но «Детдом» все-таки уже известная группа, и устроители всего этого поставили его в середину – чтобы ни рыба, ни мясо.

И поимели, как и можно было предположить, культурный шок.

Представь: прямо перед нашими выходит на сцену довольно известная и довольно старая группа (я знаю, потому что твой Никитка ее еще несколько лет назад слушал) и поет свою новую, в такт всему прочему песню. Зал уже достаточно «разогрет», ревет, приветствует их. Пиво льется рекой. Текст такой:

«Мы изолированы от своих собственных снов,
Мы слышим эхо тысяч чужих шагов,
Поделено небо на квадраты и,
Не выпив ни капли, мы словно поддатые.
В решетке смыслов какое сплетенье – мое?
Я выучил слишком много слов на букву «ё»
Мы – панки, мы альтернатива попсе,
Мы выбрали правильное пиво, как все, как все, как все…
Наш город – усыпанный жестянками рай.
В нем есть все. Ты свободен. Что ж – выбирай!
Наша жизнь – увешанный рекламками ад.
Ты свободен, но ты как будто не очень этому рад?
Со двора колодца не видно Галактику – Млечный путь.
Уже скоро утро, а мне никак не уснуть, потому что –
… Мы изолированы от своих собственных снов,
Мы слышим это тысяч чужих шагов… НО!
Я вышел на крышу, я увидел звезды
И я свободен опять.
Поймите, простите, любите, творите!
Я буду учиться летать….
Я – буду учиться летать!!!»

Все понятно, да? Залу тоже все понятно. Певцы на сцене в каких-то драных джинсах, в майках с рожами, изгибаются, подпрыгивают, брызгают в зал слюнями. Зал приветствует кумиров, стучит ногами, сплевывает хабарики на пол и открывает новые жестянки. Здоровый подростковый протест молодых павианов. Агрессивная толпа, блестяще описана зоопсихологом Конрадом Лоренцем.

И вот на сцену выходят Егор со своей балалайкой (или как она там называется?) и Женя с гитарой, а Дмитрий с Владимиром и инструментами прячутся где-то в тени. Больше на сцене ничего нет, но Игорь-осветитель делает со светом что-то такое, отчего кажется, что сцена и весь зал как-то раскачивается. И Егор с его добродушно-дебильной физиономией начинает негромко рассказывать:

« Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя,
В одной эскадрилье служили друзья,
И было на службе и в сердце у них –
Огромное небо,
Огромное небо,
Огромное небо – одно на двоих!…»

– Господи! «Огромное небо»! – ахнула Ирка. – Как же они решились?!

– А вот так и решились. У Клавдии Петровны сохранился проигрыватель и пластинки. Они неделю сидели и слушали старые песни, выбирали… Дальше там, если помнишь, у них прямо над городом у самолета отказал мотор. Здесь Егор с Женькой как будто просыпаются и за их плечами из полутьмы появляются остальные, и даже Кай (удивительно, но оказалось, что он тоже умеет петь – ему главное слова выучить, а то, что у него акцент, это всем даже нравится). Нарастает тревога, и сцена раскачивается все быстрее…

«Мелькают кварталы, но прыгать нельзя,
Дотянем до леса, – решили друзья. –
Подальше от города смерть унесем,
Пускай мы погибнем,
Пускай мы погибнем,
Пускай мы погибнем – но город спасем!»

Взрыв они, кажется, оформили все той же Любашиной пиротехникой. После него в зале стояла такая гробовая тишина, что, казалось, они там все просто взорвались и умерли… Конец этой песни помнишь? Они в нем ни слова не изменили.

«В могиле лежат посреди тишины
Отличные парни Советской страны
Светло и торжественно смотрит на них…»

– «Огромное небо, огромное небо, огромное небо – одно на двоих…» – прошептала Ирка и вытерла слезу в углу глаза.