Детдом

– Отчего же не помню? – скрипучим попугайским голосом спросил Олег и отвернулся. – Он искал Кешку и могилевский клад по согласованию с белорусскими чекистами, и ухаживал за тобой. Возможно, даже был в тебя влюблен. Последнее, кажется, без всяких согласований…

– Олег, ну, ей-богу, это даже не смешно! – дрогнувшим голосом сказала Анжелика. – Мало ли за кем ты ухаживал и в кого был влюблен за последние двадцать лет! Понятно же, что я не имею к этому никакого отношения и не могу это обсуждать…

– Имеешь и можешь, – упрямо, по-подростковому выпятив губу, заявил Олег.

– Олег, давай оставим этот разговор, – ровно сказала Анжелика. – И обсудим более насущные вопросы.

– Давай, – так же ровно согласился Олег и почти равнодушно добавил. – Просто я хотел, чтобы ты знала, что за всю свою жизнь я был по-настоящему влюблен только в одну женщину. Зачем-то мне нужно, чтобы ты знала…

Теперь они стояли у окна вдвоем, Олег за спиной Анжелики, но не касались и даже не глядели друг на друга. Оба выжидающе и напряженно смотрели на ворону, словно она одна могла дать им какой-то ответ. Ворона как будто чувствовала этот двойной взгляд, беспокоилась, и приподнималась, и ворочалась в гнезде, поудобнее передвигая морщинистыми узловатыми лапками три голубовато-серых яйца, из которых через пару недель должны были вылупиться горластые уродливые воронята.

* * *

Владимир лежал на тахте, подложив подушку, и делал вид, что читает книгу. Дмитрий аналогичным образом делал вид, что смотрит телевизор – какую-то музыкальную программу. На экране, на фоне абстрактно оформленного задника быстро мелькали какие-то пестро одетые люди и что-то кричали в большие, хищные микрофоны.

Потом Дмитрий встал, подошел к лежанке Владимира и остановился, глядя на друга сверху вниз. Владимир отвел глаза от книги и ожидал, ничего не спрашивая. Дмитрий спросил сам:

– Владимир, мы будем что-то делать или будем ждать, пока Ольга вернется?

– Или не вернется? – спросил в ответ Владимир.

– Или не вернется, – подтвердил Дмитрий. – Надо знать. Нет возможности иначе. Егор уже пятый день лежит, не встает. Женя его кормит насильно. Но сам Женя вот-вот сорвется. Я просил соседей никак не обращаться к нему. Но они не поняли – волнуются за Егора. Нельзя понять, потому что они Женю еще не видели, когда он…

– Что ты сам? – спросил Владимир. – Что ты сам думаешь, Дмитрий?

– Я начал опять пить таблетки, чтобы не заболеть, – сказал Дмитрий. – Теперь у меня в голове вата, но я еще могу ждать.

– Я не знаю, могу ли я, – признался Владимир. – В этом все дело.

Дмитрий некоторое время поколебался, потом ухватился кистью одной руки за запястье другой, как бы подбадривая сам себя, и сказал:

– Я не понимаю, что это значит, но я думаю, ты должен об этом знать. У Ольги и у Кая – одинаковые татуировки. Только у хореографа здесь, – Дмитрий указал на левую сторону своей груди. – а у Ольги – вот здесь, на внутренней стороне руки, ближе к плечу.

– Что за татуировки? – спросил Владимир, отложив книгу и садясь на тахте.

– Крест. И у того, и у другой. Наверное, это что-то христианское.

– Я никогда не слышал и не читал, чтобы христиане делали какие-нибудь татуировки. Но я мало знаю.

– Разве ты не видел у Ольги эту татуировку? – поинтересовался Дмитрий, как будто бы слегка удивившись.

– Нет, – промолвил Владимир и, помолчав, спросил, едва разжимая губы. – А ты откуда…

– У Кая, когда мы вошли, была разорвана рубашка, – объяснил Дмитрий. – Я обратил внимание, потому что уже видел такое раньше – у Ольги. Я думал, она рассказывала тебе…

– Нет, – сказал Владимир.

– Можно спросить у Кая, – предложил Дмитрий.

– Я не смогу.

– Если получится, я сам спрошу, – пообещал Дмитрий, сделал еще шаг и присел на самый краешек тахты.

Владимир подвинулся и согнул ноги, обхватив руками колени. С минуту оба юноши молчали, потом Дмитрий сказал:

– Ты держись, если можешь. Теперь все от тебя зависит, Владимир, ты же понимаешь.

– Я постараюсь, – сказал Владимир. – Но я не могу обещать…

* * *

– То-ося, я все хотела тебя спросить: а что ты скажешь, если я рожу тебе братика? Или ты больше сестричку хо-очешь?

Настя Зоннершайн лежала на животе поперек широкой кровати в своей квартире, и что-то по привычке рисовала. Под листок на кровати для твердости был подложен какой-то глянцевый журнал, и из-под краешка рисунка выглядывал каблук и пятка модели с обложки. Сама квартира напоминала сшитую из открыток коробочку, которые прилежные советские девочки изготавливали в кружках «Умелые руки» в конце семидесятых годов. Внутри коробочки было светло, тепло и уютно. Пахло чем-то праздничным – не то свежим кексом, не то оранжерейными цветами.

– Что-о-о? – подпрыгнула Антонина и уронила другой глянцевый журнал, который до этого медленно листала, разглядывая представленные в нем интерьеры. – Настька! Что ты городишь?!

– Ну почему же сразу – «горо-одишь»? – лениво удивилась Настя. – Как будто бы я уже и не могу-у…

– Чего ты не можешь? – Антонина поднялась со стула и, шагнув, грозно нависла над Настей всеми своими ста восьмьюдесятью пятью сантиметрами.