Детдом

Настя витальную угрозу проигнорировала, и даже не повернула головы в сторону приятельницы. Вместо этого она облокотилась об тахту, подперев обеими ладонями смешно сплющившееся при этом лицо, и попыталась объяснить:

– Мне двадцать семь лет. Я хочу ребенка родить. Это плохо, что ли?

– Ребенок – это нормально, – признала Антонина. – Но почему это твой ребенок будет моим братом?

– Ну потому-у… – протяжно промычала Настя, по-видимому утратившая дар членораздельной речи от сложности темы.

– Так. Давай конкретно, – предложила Антонина и снова присела на стул, на этот раз повернув его спинкой вперед и оседлав. Сейчас ей хотелось создать между собой и малохольным дизайнером хотя бы такую преграду. Бессильно распластавшееся на тахте Настино тело вызывало в душе Антонины какие-то странные, мало управляемые эмоции и желания. И эти эмоции Антонине категорически не нравились. – Что происходит? У тебя что, роман с моим отцом?

– Обязательно тебе надо все назва-ать, – откликнулась Настя. – Заче-ем? Что вам всем в словах, я не понимаю. Вот дядя Израэ-эль говорит, что в каждом камне спрятана целая поэма природы, и ювелир ее оттуда достает своими руками, чтобы другие тоже могли ее увидеть и прочесть. Руками. Это я понима-аю… Хочешь, я тебе покажу?

Настя перекатилась по кровати и вытащила откуда-то (Антонине показалось, что из-под подушки) целую пачку листов. Среди них были белые, голубые, розовые и даже зеленые. На всех рисунках без исключения был изображен Олег. Часто, составляя ему компанию, откуда-то из переплетения плюща выглядывал пухлый младенец. На некоторых листах можно было видеть и девушку, отдаленно похожую на саму Настю. Несходство заключалось в том, что нарисованная, вся обвитая какими-то листьями и ветвями Настя излучала первобытную вакхическую радость, почти полностью преображающую ее незначительные изначально и еще смазанные нетренированностью интеллекта черты. При взгляде на некоторые листы вполне взрослая Антонина мучительно краснела.

– У? – спросила Настя, поднимая на Антонину взгляд и тяжелые веки, как поднимают с пола упавшую книгу.

– Что все это значит? – обвинительным, визгливым тоном начала Антонина. – Ты что же себе думаешь?! Ты думаешь, что вот так вот можешь…

– У-у, – сказала Настя. – А почему нет?

– Настька! Ты когда-нибудь о ком-нибудь кроме себя думаешь?!

– Да. Вот о тебе думаю. Я потому и спросила: ты кого хочешь, братика или сестричку? Мне-то самой все равно.

– Настя, послушай меня, – Антонина отчетливо и безнадежно пыталась взять себя в руки. – Я не спорю: ты молодая, талантливая и вообще все при тебе. Тебе может хотеться замуж, и родить ребенка, и все такое. Я вполне готова допустить, что мой так называемый папаша на тебя может запасть и даже уже запал, особенно, если ты уже показала ему эти рисунки… Он всегда был слаб по этой части…

– А! – догадалась Настя. – Ты о нем беспокоишься? Так я же ничего плохого… Ты же понимаешь, мне ни от кого ничего не нужно, и денег я могу заработать и вообще… Мне надо, чтобы просто все случилось… Ну не знаю я, как словами сказать… То-ося…

– Мне совершенно наплевать на этого гребаного супермена, моего так называемого папашу! – отчеканила Антонина. – Так же как и ему с самого начала было наплевать на мое существование. Хоть с кашей его ешь! Но есть еще и моя мать!

– Тетя Анджа? – нешуточно удивилась Настя. – А что-о-о…

– А то! – отрезала Антонина. – Как сказал бы дядя Израэль: найди-ка ты себе другой камень для проявления из него великой поэмы, а? Добром тебя прошу…

– Тося! Подожди! Я не понимаю! – Настя встревожено заелозила по кровати и от волнения даже перестала растягивать слова. – Почему? Тетя Анджа и Олег когда-то… да! Но они же уже тогда разошлись, и ты родилась, а он уехал… И что же? Ничего же у них нет и быть не может. Ты выросла, она состарилась, и его давно забыла, да и с самого начала… Я не понимаю, как она могла его отпустить. Значит, не нужен… А он… он просто невозможный какой-то, я раньше думала: таких не бывает, и я…

– Да знаю я! – с досадой перебила Антонина. – Видела сто раз! У него это, наверное, в крови, жалко мне не передалось. Называется – артистизм. Даже когда он от усталости падает на колени, и бессильно опускает руки, все равно такое впечатление, что он проделывает это на сцене и весь в белом, как артист Караченцев из рок-оперы «Юнона и Авось»…

– Мы уже все решили: он поедет на конференцию в Москву, и я тоже поеду, у меня там один заказ давно висит, я им вроде бы пообещала, но все лень было ехать помещение смотреть, а вот теперь…

– Нет! – сказала Антонина. – Или я не я, или – нет!

Настя, не понимая, с обиженным рыбным выражением лица смотрела на давнюю приятельницу. Вакхического восторга в ее облике не было и в помине.

* * *

Спустя еще несколько дней Олег отбыл на конференцию в Москву. Настя осталась в Петербурге и продолжала как ни в чем не бывало рисовать свои орнаменты и проектировать интерьеры. Никто из осведомленных о текущих событиях лиц так и не понял, что произошло. Анжелика и Антонина хранили молчание.

* * *