– Обошлось без волокиты, – рассказывала Лайза. – Очевидно, они без труда установили, что жалоба обоснована. Даванали согласились оказывать Серафине материальную поддержку, но при одном условии: никогда и ни при каких обстоятельствах их имя не должно упоминаться в связи с будущим ребенком, и они желали получить гарантии этого.
– Какие гарантии, каким образом? – спросил Эйнсли.
Как объяснила Лайза, Серафина должна была дать письменную клятву, что организовала свою беременность искусственно, через банк спермы и от неизвестного донора. А справку в подтверждение этому они собирались добыть в банке спермы.
– Такие справки недешево обходятся, – заметил Эйнсли. – А сколько же они собирались платить Серафине?
– Пятьдесят тысяч в год. Но это еще до того, как мы узнали, что будут близнецы.
– Даже для одного ребенка маловато.
– Я тоже так посчитала и решила обратиться к вам. Бет сказала, что вы знаете ситуацию в той семье и можете посоветовать, сколько нам с них запросить.
– А вы как относитесь к этой затее с банком спермы? – обратился Эйнсли к Серафине, внимательно слушавшей их разговор.
Она пожала плечами.
– Мне все равно. Я хочу только, чтобы мои дети не жили в такой дыре и получили самое лучшее образование. Если для этого нужно подписать какую-то бумажку, даже лживую, я подпишу не задумываясь. И плевать я хотела на имя Даваналей. Мое ничуть не хуже.
Эйнсли припомнил свой разговор с Фелицией Мэддокс-Даваналь, когда она признала, что Байрон получал четверть миллиона долларов в год. Но куда важнее была другая ее раздраженная ремарка: “… Для такой семьи, как наша, эти деньги – пустяк, карманная мелочь…"
– Вот вам мой совет. – Он повернулся к Лайзе. – Назначьте им двести тысяч долларов в год до двадцатилетия близнецов. Половину должна получать на жизнь Серафина, остальные пусть идут на счет в банке, чтобы обеспечить образование будущим детям и ее сыну…
– Да ну?!
– Да, о нем нельзя забывать. Настаивайте на этой сумме, а если клиенты Хавершема, то есть Даванали, откажутся или начнут торговаться, скажите, что вы забыли про свои выдумки с банком спермы и клятвенными обещаниями, и пригрозите передать дело в суд, потребовать, чтобы детям дали фамилию отца и все прочие права.
– Мне нравится ваш ход мыслей, – сказала Лайза, но добавила с сомнением:
– Только вот примут ли они такие условия, сумма гораздо больше той, что они сами посулили.
– Сделайте, как я сказал. Между прочим, попробуйте намекнуть миссис Даваналь, что это я подал вам такую идею. Это может помочь.
Лайза пристально посмотрела на него и, кивнув чуть заметно, сказала:
– Спасибо.
Всего сорок восемь часов спустя телефонный звонок Лайзы Кейн застал Эйнсли дома. Она говорила до крайности возбужденно:
– Просто невероятно! Мы с Серафиной только что из конторы Хавершема. Они на все согласны! Никаких споров, никаких возражений! Приняли все, как я… Нет, как вы изложили.
– О, я уверен, что это целиком ваша заслуга. Но Лайза не слышала.
– Серафина здесь рядом и просит передать, что вы – чудо. Я тоже так думаю!
– А вы сумели довести до сведения миссис Даваналь, что…
– Да! Майк Джаффрус сразу ей позвонил. Через него она просила передать, что хочет с вами увидеться. Просила, чтобы вы позвонили ей домой и назначили время, – она замялась, но любопытство пересилило. – Между вами что-то есть?
Эйнсли рассмеялся.
– Ничего, если не считать маленькой игры в кошки-мышки.
– Пора бы мне усвоить простую житейскую истинy, – сказала Фелиция Даваналь, – что нельзя излишне откровенничать с проницательными детективами да еще из бывших священнослужителей. Слишком дорого обходится разговорчивость.
Она приняла Малколма Эйнсли в той же гостиной, что и прежде, но только теперь усадила в точно такое же удобное кресло, в какое уселась в полуметре от него сама. Она была все так же восхитительна, но вела себя более свободно, потому, вероятно, что самоубийство Байрона не было больше тайной и ей не приходилось держать в уме заранее заготовленные ответы на трудные вопросы.
– Как я понял, вы собрали обо мне справки? – усмехнулся Эйнсли.
– У меня на телеканале есть свой следственный отдел, весьма эффективный.
– Так, стало быть, это ваши детективы сумели отыскать карманную мелочь, чтобы уладить дело?
– Гол! – Она откинулась в кресле и рассмеялась. – Малколм… Вы позволите вас так называть? Должна вам сказать, Малколм, что вы нравитесь мне все больше и больше. Да и характеристика, которую подготовили по моей просьбе, составлена в самых лестных для вас выражениях. Но я никак не могу найти ответа на один вопрос.
– Какой же, миссис Даваналь?
– Пожалуйста, зовите меня просто Фелицией. Он коротко кивнул в знак согласия. Обостренной интуицией он уже предчувствовал, куда заведет их этот разговор, и не был до конца уверен, как ему себя держать.
– Мне интересно, почему вы до сих пор полицейский? У вас ведь есть все, чтобы добиться в жизни гораздо большего.
– Мне нравится быть полицейским, – сказал он и, слегка споткнувшись, добавил:
– Фелиция.