Детектив для уютной осени

Он оступился, Мура поддержала его под локоть, но он отстранился и направился в коридор, стараясь идти твердо.

Василий Васильевич разглядывал Софью. Она молчала, у нее было замкнутое, отстраненное лицо.

– А… кто тебе сказал, что отец вас выставил и никогда ничем не помогал? – спросил он наконец. – Мать?

Софья твердо взглянула на него.

– Я, Вася, не без ума на свет родилась, – сказала она. – Мне ничего не нужно было рассказывать. Я с малолетства по интернатам жила, матери меня кормить не на что было. И на хорошую работу не устроишься, когда на руках ребенок, а ты одна! Я, Вася, в сказки даже в детстве не верила и знала, что рассчитывать можно только на себя. Никто не придет и не спасет. Нет желающих!..

Она перевела дыхание и облизнула губы.

– Когда запрос пришел, я решила, хоть посмотрю на него, на этого, с позволения сказать, отца. Но даже из этого ничего не вышло. Он мне не отвечал! И я приехала сюда.

– Понятно, – сказал Меркурьев, сделал резкое движение, чтобы сесть, и не смог – в боку сразу стало горячо и больно.

Он застыдился своей беспомощности и этого героического движения, вспотел даже. Все же он сел прямее и попросил:

– Ты его просто послушай. Он тебе расскажет, а ты послушай.

– Я за этим и приехала. Задержать Огородову мог любой опер, но я настояла…

– Саня, – попросила Кристина, – сходи посмотри. Что-то его нет слишком долго!

Саня тут же послушно вышел из гостиной, за ним потрусил Жека.

– Дети, – сказал из угла молчавший все это время Емельян Иванович. – Дети всегда смотрят на себя как на жертв родительского произвола. И часто ошибаются.

Софья усмехнулась:

– Ну уж нет. Никакая я не жертва!.. Мама – да. Маме нелегко пришлось. А я сильная.

Из коридора зазвучали шаги, в гостиную вошел Виктор Захарович, еле передвигавший ноги, за ним Саня, тащивший какой-то деревянный сундучок, следом бежал Онегин.

– Ставь сюда, – сказал старик, и Саня опустил сундучок на стол.

Виктор Захарович, пошарив по карманам, разыскал небольшой ключик и вставил его в замочную скважину, попав не с первого раза. После этого откинул крышку – сундучок издал незатейливую мелодию, – и тяжело опустился на стул. Вид у него был неважный.

– Вот тут все, – сказал он и больными собачьими глазами посмотрел на Софью. – Может, не до последней бумаженции, но видишь, как много накопилось!.. В самом низу квитанции, какие сохранились, это когда я вам с матерью деньги отправлял. Уведомления, что перевод получен, что бандероль дошла. Я бандероли тоже слал, думал, вещички всегда пригодятся. Письма мои там, которые твоя мать мне обратно отсылала. Какие вовсе не вскрытые, а на некоторых сверху написано, чтобы не приставал, чтобы только деньги на дочку поступали, и дело с концом. А сверху, – он вздохнул и снова полез в карманчик за таблеткой, – сверху все запросы. Сколько я их разослал!.. Страшное дело. И ни ответа, ни привета. Как в воду канула дочка моя, словно и не было ее никогда.

– Как не было? – спросила Софья машинально, подошла и заглянула в сундучок. – Вот же я.

Она наугад вытащила несколько бумажек и быстро, профессионально их пролистала. Потом отложила и вытащила еще несколько. Никто не говорил ни слова.

Софья вдруг одним движением перевернула сундучок, и на столе вырос бумажный курган. Какой-то желтый от времени бланк спланировал на пол. Она подобрала его и прочитала.

– Как же так? – требовательно спросила она у старика. – Что это такое?

Он понурился и ссутулил плечи.

Василий Васильевич, кряхтя, встал, хватаясь рукой за полосатую оттоманку, подошел и взял Соню за плечо.

– Есть такие заблуждения, – сказал он, – которые нельзя опровергнуть. Это высказывание принадлежит Иммануилу Канту. А здесь, – он кивнул на бумажный холм, – опровержение всех твоих заблуждений.

– Этого быть не может, – пролепетала Софья и вдруг шмыгнула носом. – Нет. Не может быть.

– Почему на запросы ответы не приходили, понятно, – продолжал Василий Васильевич. – Потому что Нинель Федоровна их прятала или даже уничтожала. Если найдется дочь, рассуждала она, дом уж точно уплывет. Дочь – законная наследница, она на законных основаниях может сделать с ним все, что пожелает, – продаст, снесет, перестроит! А Нинель Федоровна очень любит этот дом! Ничего на свете она не любит так, как его! Правильно я говорю, Нинель Федоровна?

Домоправительница пошевелилась, вздохнула и расправила плечи.

– Правильно, Вася, – с горечью сказала она. – Все ты правильно говоришь.

– Нинуля! – воскликнул совершенно уничтоженный Виктор Захарович. – Ты-то что? Быть не может, чтоб ты… чтобы ты так! Я же всю жизнь тебя знаю!