Детектив и политика 1990 №4(8)

А на ярмарке стоял балаган, гремел, бил в медные тарелки оркестрион, и все прочее являло картину тоже давно известную: гам, говор, дикий и дурацкий крик клоуна, зазывавшего в балаган на представление, густая толпа баб, мужиков, девок, белые балаганчики в телегах, тонкое ржанье жеребят с замшевыми мордочками, острый запах лошадиного навоза и растоптанного сена, малый, сидящий на земле с шарманкой между ног и под ее рев и свист поющий во весь звонкий голос:

— Все пташки, канарейки…

А на крылечке чайной, под красным флагом, — кумовья и сваты: раскрасневшиеся от чаю и сивухи лица с мутными умиленными глазами, головы и бороды мудрецов Эллады… Воротясь на постоялый двор, лег на деревянный диван, очень утомленный долгим шатаньем по ярмарке, и закрыл глаза. Погода портилась — в неприкрытое окно дул холодный ветер, слышался все усиливающийся шум деревьев… На минуту забылся, потом очнулся: дождь частой дробью осыпал стекла, остро сверкали молнии, сквозь гром и сердитый шум деревьев с ярмарки ревел "Интернационал".

СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ

Ада Войтоловская ПО СЛЕДАМ СУДЬБЫ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Ада Львовна Войтоловская (р. 1902) была впервые арестована в ночь с 1 на 2 апреля 1936 года. За два года до того был арестован в Ленинграде ее муж — профессор Военно-механического института и Сельскохозяйственного института в Детском Селе Н.И.Карпов. Шесть членов семьи — три сестры Войтоловские и трое их мужей один за другим отправились на каторгу. Чудом избежал той же участи их отец, известный литературовед Л.Войтоловский — ослепший и недвижимый, он вряд ли был нужен палачам. Книга А.Войтоловской, главы из которой мы публикуем, охватывает цепь мытарств, которые пришлось ей преодолеть за 20 лет: лагеря, ссылки, собственные страдания и вот главная черта этой книги — страдания множества людей, судьбы которых с удивительным тщанием запоминала А.Войтоловская. Лишь "Архипелаг ГУЛАГ" может сравниться (позволим себе такое сопоставление) с этой книгой по обилию описанных в ней человеческих судеб. Такое возможно, лишь когда человек не замкнут на собственных переживаниях, но вполне открыт состраданию к ближнему. Такова душа автора этой книги, душа самой книги.

Этап

На следующий день после свидания с мамой и детьми меня перевели в женскую пересыльную тюрьму, что рядом с "Крестами" (знаменитой мужской тюрьмой). Здесь в узкой камере нас четверо: Артемия Воронцова, Дора Устругова, Бася Воронова и я. Воронова непрерывно и неукротимо плакала. Слезы у нее не иссякали. Такой слезоточивости не доводилось никогда более наблюдать, особый род заболевания, наверно. Уговоры, шутки, злость не действовали на нее. Воронцова, сама экономист и жена видного ленинградского экономиста Б.Кофмана, аналитик по складу ума, напротив, не позволяла себе никаких проявлений эмоций, иронизировала, бодрилась, хотя предрекала последующее ухудшение общественной обстановки и не питала иллюзий насчет освобождения. Обе они были направлены на Колыму.

Режим в пересылке несравнимо легче, чем во внутренней тюрьме. Работали в прядильном цехе, выходили на свободную прогулку в тюремном дворе, от которого, правда, сохранилось брезгливое воспоминание, ибо именно там познакомились впервые со всеми фиоритурами мата от уголовниц. Они изощряются со смаком на свеженьких, впрочем, обычный ход их мыслей сопровождается матом потому, что они не умеют говорить по-иному. С Уструговой — истерика: ревет, требует начальника и уверяет, что с коммунистами так не смеют обращаться, что вызывает у уголовниц взрыв восторга. Они обступили ее, издевательски гоготали и обливали Дору словесными помоями. Произведенный ими эффект их развлекал. Стража оставалась равнодушной к этому спектаклю и даже посмеивалась.

В субботу после работы вывели на коридор, где показывали фильм "Мы из Кронштадта". Директор картины — И.Вайсфельд, муж московской сестры Лины. Значит, они на свободе…