Детектив и политика 1990 №4(8)

Однако было бы непростительно легкомысленно и неверно умолчать о том, какой разрушительный след оставляет такая голодовка и в каком тяжком состоянии находились некоторые товарищи. Может быть, нам довелось получить дозу голода несколько более обычной, но голод в лагерях — явление постоянное, входящее составной частью в систему лагерного режима, особенно для политических заключенных, хотя они несут на себе всю основную тяжесть лагерных работ. Режим уголовников несколько иной. В лагерях "урки" — голубая кровь, белая кость. Они — опора лагерного начальства, "друзья народа". Мы — "враги народа", и этим все сказано. Они занимают основные "блатные" должности, за исключением тех случаев, когда необходимы грамотность или образование. Они — возчики на транспорте. Они считают правилом воровство всех видов, и начальство на это смотрит сквозь пальцы. Они позволяют себе не работать или работать с прохладцей, им разрешен свободный выход за зону по любому поводу. Они получают объедки с барского стола администрации за всевозможные виды холуйства. "Блат, мат и туфта" — символы их лагерного поведения. К политическим они относятся по меньшей мере свысока, как привилегированная каста к плебсу. "Троцкисты-мантульщики!" (что означает — работяги) — бросают они с презрением и ненавистью. — Работайте, работайте, на гроб не заработаете!" Опора они, конечно, противоестественная, опора в кавычках, ибо они постоянно отлынивают от работы, скандалят, нарушают режим, заполняют изоляторы. Воры ведают каптерками, проститутки рожают детей, зачастую сифилитиков, рецидивисты превращаются в парикмахеров и орудуют бритвой, брея физиономии начальства, и т. д. Я говорю о целой категории людей и их правовом положении, а не об отдельных людях. Человека же можно встретить повсюду. Как и глубокое моральное падение, временное или постоянное, среди политических.

Наряду с потерей себя, опустошенностью, к которой приводит некоторых арест, огромную роль в этом играет и голод, чаще среди мужчин. От этого никак нельзя отмахнуться. Если об этом умалчивают, значит, человек получал систематическую помощь из дому, либо ходил в "придурках", либо он лжет, либо просто забыл то грызущее чувство, которое сначала высасывает внутренности, а затем подбирается к сознанию и овладевает им. Чувство голода, поскольку оно не разрушило организм, забывается очень быстро, как забывает женщина родовые муки, как перестает кричать ребенок, как только мать накормит его грудью. Голод забылся, как только исчез, а вот глаза мужчин, одновременно пустые и тоскующие, вялая, расслабленная походка, опущенные, понурые фигуры, втянутые животы, оживление при выдаче пищи, жадные, дрожащие руки, все то, что должно было нас принизить и уязвить, — незабываемо. В женских бараках постоянно заводились разговоры о еде, о всевозможных блюдах. Тема смаковалась до тошноты, не снимаясь с повестки, переползая с нары на нару, как перебегает невидимое пламя в степи, подгоняемое ветром. Люди интеллектуальной породы старались избегать и изгонять эти темы, но в бараках на сто человек они оставались дежурными всегда. Женщины болели относительно меньше, но весна косила всех подряд.

Полуголодное существование — чисто политическое соображение, а не экономическое, так как на заключенных лежала вся стройка на Севере и в разных концах страны — Воркута и Колыма, Караганда и Норильск и т. д. Голод нужен был как наказание и для того, чтобы задушить протест против чудовищной и жестокой бессмыслицы происходящего. Многие готовы были разбиться в лепешку на работе для перевыполнения нормы. Встречала людей, которые быстро сдавали и которых спасти могли только хлеб, минимум сытости, и ничто другое. Вот один из примеров силы голода в неприкрашенном виде. Живем уже в Кочмесе (беру этот случай не потому, что не могу их привести из жизни Сивой Маски, а потому, что Кочмес, так сказать, "плановая командировка", снабжающаяся по обычным лагерным нормам). Кочмес на языке коми означает "земной рай".