Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Переслени подошел ближе к алтарю, и я краем глаза увидел, как зашевелились его губы:

— И крестом святым… Пречистая… Пресвятая… раба Божия… упование мое…

О чем просил Переслени Бога в тот теплый августовский вечер под шум дождя и потрескивание свечей? Услышал ли Господь его молитву? А если да, то как рассудил?

Приблизительно через две недели в генеральное консульство СССР в Сан-Франциско позвонил человек, назвавшийся Алексеем. Он просил о встрече. Сказал, что находится в закрытой для советских людей зоне Сиэтла. Однако дело было в пятницу вечером, и консульские работники уже собрались расходиться по домам. Человеку, назвавшемуся Алексеем, предложили связаться с консульством в понедельник утром.

Но он больше не позвонил…

Ирина недавно вышла замуж. По-прежнему живет в Москве, и, как говорят, брак ее счастливый. Но иногда, раз или два в год, когда странная тоска опускается на сердце, она подходит к телефону и, убедившись, что поблизости никого нет, звонит Маргарите Сергеевне. Они обмениваются новостями, долго разговаривают, вспоминая былое, и прощаются до следующего Ирининого звонка. Повесив трубку, Маргарита Сергеевна достает из комода картонную коробку и беззвучно — чтобы не потревожить соседей — плача, перебирает вещи, оставшиеся от Алексея, — расческу, комсомольский билет, носовой платок… Ирина же спешно прячет в сумочку книжку, где записан телефон женщины, которой не суждено было стать ее свекровью, и идет хлопотать по хозяйству.

XVIII

На центральном направлении вывода войск, в районе Южного Саланга, шла подготовка к последним боевым действиям против Ахмад Шаха. Но здесь, в Найбабаде, что затерялся среди бескрайних пустынных песков, в семидесяти километрах от советской границы, война, казалось, уже закончилась. О ней напоминали лишь бесконечные колонны боевой и транспортной техники, уныло тянувшиеся с юга на север, к Хайратону.

Близ этого глинобитного городка, в расположении мотострелковой дивизии, начальник штаба 40-й армии генерал-майор Соколов разместил запасной армейский командный пункт. Дней за десять до пересечения границы последним советским подразделением сюда, как предполагалось, должен был переместиться командующий армией генерал-лейтенант Громов. На всякий случай оборудовали отдельный модуль для руководителя оперативной группы Министерства обороны, все еще находившегося в Кабуле. Солдаты его так и окрестили — "домик Варенникова".

В расположении дивизии гасли последние огни. Ночной мороз схватил редкие лужи — они подернулись прозрачной корочкой льда.

Прокурор распрощался со мной близ штаба дивизии и растворился в темноте, похрустывая башмаками по мерзлой воде.

За стеной и колючей проволокой, опустились на ночлег припозднившиеся вертолеты. Вскоре пустыня поглотила и их глуховатое урчание.

Командир дивизии полковник Рузляев сидел в своем кабинете за поздней кружкой чая.

Он был коренаст, широкоплеч и, казалось, сколочен на века. Прозрачно-голубые глаза на вышелушенном солнцем и ветрами лице зло посверкивали по сторонам. Движения точные, быстрые. Энергией, которой зарядили этого человека сорок один год назад мать и отец, можно было запускать ракеты и двигать поезда. Он лукаво улыбался, прячась за фиолетовым дымом сигаретки.

Закончив десять лет назад бронетанковую академию, Рузляев попал в Сибирский военный округ, став начальником штаба танкового полка. Потом командовал мотострелковым полком на БМП, а в 83-м опять был назначен начальником штаба, но уже дивизии.

Оказавшись в Афганистане в 87-м, Рузляев принял дивизию у полковника Шеховцова и с тех пор командовал ею. Когда-то — в Кундузе, а теперь вот в Найбабаде.

— С Шеховцовым мы познакомились в апреле 87-го, — вспомнил я, — когда он проводил операцию по уничтожению группировки Гаюра.

— В Багланах? — прищурился Рузляев.

— Да. И хотя Гаюр был окружен со всех сторон нашими и афганскими подразделениями — блоки стояли через каждые двадцать пять — тридцать метров, — ему удалось уйти. Он еще воюет?

— Воюет, тудыть его мать! — выругался Рузляев. — Тогда, весной 87-го, Шеховцов и впрямь взял его в кулак. Казалось, не уйдет. Но Гаюр всех перехитрил. Одни убеждены, что он, переодевшись в женскую одежду, просочился сквозь окружение, другие — что подкупил царандоевцев и те вывезли его на бронетранспортёрах, их-то никто не проверял. Словом, предательство… И по сей день Багланы — больное место у нас. Я уже вывел оттуда полк — теперь он в Союзе, а Гаюр с Шамсом опять активизировались.

Улыбку смыло с его лица. Рузляев заметно посуровел.

Последние дни потрепали комдиву нервы. У радонового озера, близ 8-й заставы, пропал рядовой Стариков, в пули-хумрийском полку из-за пожара сгорели партбилеты и часть документов. Много забот доставляли десантники, двигавшиеся по дороге на север.

— Ох уж мне эти рэмбовики! — Рузляев кивнул на черное окно, откуда доносился приглушенный рев боевой техники. — Гонора много, а дела мало! На днях встретил одного их прапора — вдупеля пьяный, а из карманов афошки^[34] торчат. И не десятки — тысячи! Так что не соскучишься. А тут еще Карп и Игнатенко…