Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

На кабульских улицах все чаще мелькали советские военные бушлаты — люди покупали последние сувениры для родных в Союзе. В тех лавках, близ которых урчали наши бронетранспортеры, цены были как бы под прицелом и потому ниже, чем в "неконтролируемых" районах. Помню майора, который, хорошо отоварившись, запихивал покупки в "уазик". При этом он напевал:

Благодарю тебя, Кабул.

Ты одел нас и обул!

— Мир и здоровья покупателю! — приветствовал меня и переводчика-афганца на ломаном русском пожилой дуканщик, когда я однажды появился на пороге его лавки.

Я намеревался купить зажигалку, однако хозяин магазинчика загнул чрезмерную цену.

— Слишком дорого, — сказал я.

— Твой дело! — ответил дуканщик и потряс дымчатой бородой.

— Если я у тебя не куплю эту штуковину, — убеждал я его, — кому ты ее продашь?! Ведь через пару недель здесь уже не будет советских.

— Ахмад Шах будет! — хитро улыбнулся он. — У Ахмад Шах много доллара от Пакистана, от Америка… Он — покупать!

— Ахмад Шах не скоро здесь появится, уж поверь. А мы уходим.

— Уходим, уходим! — повторил он, внимательно посмотрев на меня умными полузакрытыми глазами. Помахал рукой и что-то сказал на своем языке.

Когда мы покинули лавку, я попросил сопровождавшего меня афганца перевести последние слова дуканщика. "Он сказал, — услышал я в ответ, — что русские солдаты уходят на север к себе домой. А потом они уйдут еще дальше на север, оставив свои мусульманские республики".

Эти слова мурашками пробежали по спине. Я оглянулся: дуканщик все еще приветливо улыбался и опять помахал мне рукой.

Неподалеку от той лавки я увидел многометровую очередь за хлебом. Она была не единственной в городе. Еще более длинные очереди автомобилей и грузовиков многовитковой спиралью закручивались вокруг бензоколонок. Кабул, подвешенный к границе с СССР, откуда шли все поставки муки и бензина, тонкой веревочкой единственной дороги через Саланг — а все движение афганских транспортных колонн по ней было блокировано отрядами Ахмад Шаха, — изнывал от топливного и хлебного голода. Генерал армии Варенников организовал переброску сюда из Ташкента по воздуху муки и всех необходимых товаров. Но этого, конечно, было мало. Город задыхался. Многие верили, что предстоящие боевые действия против Ахмад Шаха на Южном Саланге — а слух об этом уже разлетелся по улицам — собьют напряжение в городе, дадут ему отдышаться. И хотя Ахмад Шах пользовался популярностью народного героя, люди были раздражены тем, что его тактика оборачивается бедствием не столько для регулярных правительственных войск, сколько для простых горожан. Большинству было безразлично, какая власть в Кабуле: их политические симпатии и антипатии определял желудок.

Помню, на раздаче бесплатной муки, организованной советским командованием близ завода Джангишлак, познакомился с одним белобрысым солдатиком. От муки волосы его и брови стали седыми. Стряхнув ее с ресниц рукавом бушлата, он сказал: "Вот тебе и интернациональный долг — одной рукой стреляешь в них, другой — кладешь им пищу в рот".

XXI

В январе самым модным словом среди наших в Кабуле стало "оптимизировать". Его привез с собой из Москвы Ю.М.Воронцов^[38]. Оно означало — сокращать состав советских представительств, доводить их до оптимального уровня. На вопрос "Как дела?" ты всякий раз получал ответ: "Еще не оптимизировали. А тебя?" Именно этими словами мой сосед по гостиничному номеру начинал каждый свой день, каждое свое письмо жене.

Посольство все больше напоминало крепость: двойная защитная стена с колючей проволокой, многотонные стальные врата, бомбоубежище и даже бронетранспортер под брезентовым чехлом.

Контакты дипломатов с внешним миром были резко ограничены. Один из младших сотрудников ОДС^[39] в связи с этим пожаловался мне, что девяносто процентов информации о том, что происходит в стране, он получает по радио — от Би-би-си и разных "голосов". Я и раньше подозревал, что любой наш боевой командир знает обстановку в Афганистане несравнимо лучше, чем дипломат, но теперь окончательно убедился в этой истине.

В одном из кабинетов нашего посольства, внешне напоминавшего горком партии где-нибудь в Сочи, я увидел знаменитый фотопортрет Че Гевары. Точно такой же — это было известно из английского документального фильма — возил с собой повсюду Ахмад Шах Масуд. Разглядывая фотографию Че, устремившего ввысь мечтательный взгляд, я подумал: "Интересно, а где бы сам Эрнесто, будь он жив, предпочел увидеть свой портрет — в боевом штабе Масуда где-нибудь в горах Панджшера или же в рабочем кабинете советского дипломатического советника в Кабуле?"

Афиша, уже недели три подряд бессмысленно шелестевшая на стенде близ посольского кинотеатра, всякий раз сообщала глянувшему на нее, что "Сегодня в 19.30 — новый французский фильм "Невезучие". Фильм этот так ни разу и не показали, но его название отнюдь не улучшало настроения ни сотрудников посольства, ни торгпредства.