Детектив и политика 1991 №4(14)

Есть, впрочем, слух, что неопытный в московских интригах провинциал пал тогда жертвой послесталинской борьбы за власть между премьером Маленковым и партийным секретарем Хрущевым. Будто бы Маленков, стремясь усилить свою позицию, решил сместить неугодного ему партийного руководителя Литвы Антанаса Снечкуса и поручил Андропову собрать на него досье. Однако Андропов вместо ожидаемого Маленковым компрометирующего представил объективное досье — спас тем самым Снечкуса, пожертвовав собственной карьерой. Скорее все-таки по неопытности, чем из принципа. Либо надо предположить в Андропове особый дар предвидения, который позволил ему наперед высчитать или угадать будущую победу Хрущева над Маленковым и благодарное в дальнейшем покровительство победителя. Вероятно, однако, это слух позднего происхождения. Из тех, что задним числом высветляют некоторые темные места в биографии нового советского вождя, основываясь на его теперешних пожеланиях. Иначе говоря, из породы само-распространяемых слухов — как мы увидим позже, жанр, в котором Андропов превзошел всех предшественников.

Есть и другой слух, в распространении которого он вне подозрений, ибо это не в теперешних его интересах. Согласно этому слуху, молодой карьерист из Петрозаводска показался страстному антисталинисту Хрущеву приверженцем прежних, сталинских методов руководства. Идеал полицейского государства, провозглашенный Андроповым сразу же вслед за приходом к верховной власти, подтверждает скорее второй слух, чем предыдущий. Похоже, что и в самом деле в 1953 году он был в оппозиции к взятому Хрущевым курсу на либерализацию.

То было время, когда впервые, после четверти века беспрекословного подчинения сталинским указаниям, партийным бюрократам приходилось выбирать, на чью встать сторону, ибо от этого зависела вся их дальнейшая карьера. Наверху, в Кремле, шла стремительная схватка между антисталинистами и неосталинистами, которая будоражила партийные низы, принуждая их к выбору собственной позиции: теперь требовалось не слепое послушание, а стремительная идеологическая ориентация. Причем большинство правящего Политбюро (Президиума) составляли сталинисты, и хотя один из них, Берия, был физически устранен через несколько месяцев после смерти Сталина, другие — Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов — свергли бы Хрущева четырьмя годами позже, если б не военное вмешательство маршала Жукова.

Именно эти нестабильные годы после смерти Сталина были для Андропова идеологически формирующими: избранная позиция вызвала венгерскую опалу, но именно здесь понадобилось воскресить сталинские методы управления империей — сначала для усмирения венгров, а потом и других народов Восточной Европы. Тогда-то Хрущев и отдал наконец должное талантам Андропова, воспользовался ими и возвысил их обладателя, ибо сам, как рак, стал уже пятиться назад от провозглашенного курса десталинизации. Либеральному Хрущеву необходимо было для равновесия иметь рядом жандарма — особенно в неспокойных восточноевропейских делах. Одним из таких жандармов при нем и стал Андропов после блестящего выполнения своей миссии в Венгрии.

Когда он приехал туда, ничто не предвещало крутых подъемов в будущей карьере, и поначалу он воспринимал жизнь в Будапеште именно как ссылку. Шандор Копачи, тогдашний шеф будапештской полиции, вспоминает, что на званые приемы в советском посольстве Андропов вызывал принадлежавший ей цыганский оркестр и тонким тенором подпевал цыганам. Но еще больше, чем "жестокие" цыганские романсы, любил он сентиментальную венгерскую балладу о журавле, который покидает любимую и улетает в дальние края. Вряд ли это была ностальгия по России — в своих вкусах Андропов скорее космополит, чем квасной патриот. Напротив, после возвращения в Москву в 1957 году он скучал по Венгрии и первое время частенько наведывался туда с частными визитами. По семье скучать тоже не приходилось: по посольскому рангу она находилась вместе с ним в Будапеште. Ностальгия сугубо политическая: он тосковал по политической борьбе, от которой был насильно оторван, ибо политика оставалась не только его работой, но и страстью. В этом единодушно сходятся все, кто с ним знаком, его поклонники и его зоилы. Учитывая дальнейшее триумфальное возвращение Андропова в "высшие сферы" московской политической жизни, его жизнь в Будапеште можно сравнить с лежанием Иосифа на дне колодца: действительно падение, но именно с этого падения началось возвышение. Точнее, оно началось три года спустя, в 1956 году, когда Венгрию захлестнула революция: ее поражение стало личной победой Андропова.

Хотя после Венгерской революции прошло уже больше четверти столетия, споры о роли в ее подавлении тогдашнего советского посла в Будапеште продолжаются до сих пор. Они стимулированы его неожиданным для венгров, как и для русских, служебным апофеозом.