Детектив и политика 1991 №6(16)

— Рикардо? Что значит "кто"? Когда я делала от тебя аборт, ты помнил мое имя лучше собственного. А ты напрягись. Нет. Тоже мимо. Слушай, ты что, турецкий паша? Ишь, чего захотел! — Она тихо шепнула девочке: "Телефон просит". И снова в трубку: — Вообще ты свинья. Свалить в такую минуту! Ладно, проехали. Я ж говорю: проехали. Увидеться? Даже не знаю. Нет, не могу. Послезавтра тоже. В субботу? Ну, хорошо. В семь. В каком? Да, удобно. Ну, все. Чао.

Эльжбета слушала затаив дыхание.

— Что такое "аборт"? — спросила она.

— Когда избавляются от детей.

— Это как мать тогда от меня избавилась, сплавив на месяц к сестре?

— Вроде того.

К абортам у Эльжбеты сразу пропал всякий интерес. Гораздо больше ее волновало другое.

— Ты пойдешь, да?

— Куда?

— На свидание? В субботу?

Эмили захохотала:

— Ох, какая же ты дурочка! До той субботы еще жить и жить. Может, три года. Может, десять. Ладно. Набирай следующий.

Однажды ее голос узнали. "Эми? — сказал мужчина на том конце провода. — Эми, ты?" Растерявшись, Эмили быстро повесила трубку. Когда эта игра им надоела, они придумали новую под названием "Эми". Например: "Эми чистит кастрюлю". Девочка зажимала в руке железную мочалку и осторожненько, чтобы, не дай бог, не повредить воображаемый маникюр, поглаживала почерневший бок алюминиевой кастрюли. Или: "Эми моет полы". Комом намотав на швабру мокрую тряпку, девочка расписывала пол замысловатыми узорами.

Когда Эми вернулась домой, ее встретила загадочная тишина. По всему коридору были раскиданы жилеты и кофты. Из кухни несло паленым. В спальне были плотно задернуты шторы, и в темноте она не разглядела двух спящих — сон свалил их вдруг, посреди великого разгрома. Когда она остановилась на пороге столовой, где с люстры свисала половая тряпка, ей померещились странные звуки. Она приблизилась к чулану — звуки доносились оттуда.

— Отец? — она подергала дверь. — Отец?

Из чулана послышалось бормотание:

— Холодно… холодно…

Она повернула торчавший в скважине ключ. Отец сидел, кутаясь в старое женское пальто.

— Холодно…

Она собрала валявшуюся в коридоре одежду и, сложив ее перед отцом, отвернулась. Он заплакал и начал медленно одеваться, не сразу попадая в рукава.

— Такие уродились, — забормотал он себе под нос. — Дед, отец. И я такой. И ты. Все Радовичи. И детей у тебя поэтому нет. Чтобы не плодить уродов. Думаешь, не знаю, что у тебя с детства на уме? Не знал, не бил бы. Из меня не выбили, думал, хоть из тебя выбью. Что закрываешься? Блудить не стыдно, так и синяков не стыдись. Моя рука, поди, легче была. Домой притащилась. Крепко тебя, видно, потрепало. Ну, чего ты? Я ж говорю, кровь дурная.

Эми ткнулась ему в колени. Она что-то говорила и говорила, но старик ничего не понимал и вдруг не столько даже расслышал, сколько догадался. "Что же мне делать?" — повторяла она.

Старик впервые улыбнулся:

— Каяться — это по материнской линии, тут я тебе не советчик.

В родительской спальне был полутемный альков с большим распятием. Эми приложилась к нему губами и беззвучно начала молитву, как вдруг ее крепко взяли сзади за плечи, и насмешливый мужской голос произнес:

— Из набожных девочек выходят преотличные блудницы. Кто еще умеет отдаваться с таким истовым, почти мистическим восторгом? Кто еще так закатывает глаза? И трясется, точно в трансе? И выкрикивает "о Боже" так, будто это они, а не Даная, открывают свое лоно Создателю?

Две здоровые мужские пятерни облапили ее грудь, и тут же правая скользнула вниз, к животу, и еще ниже, грубо, по-хозяйски ощупывая каждую складку. Эми застонала. Она даже не пыталась сопротивляться.

— Но сначала инициация. Посвящение в таинство блуда. К посвящению надо быть готовой. Ты готова?

Он провел толстым пальцем у нее между ног.

— Да, вполне.

Она вскрикнула от боли. Если бы ее не держали за бедра, она бы упала.

— Ну вот, это был вход Господень в Иерусалим. Впереди у нас с тобой Страстная неделя. Ты узнаешь, что такое терзания плоти. Что такое холодный пот. И после этого ты воскреснешь для новой жизни. И уже не сможешь иначе. Ты захочешь еще. И еще. И еще.

С каждым словом он все сильнее вонзался в нее, а она только коротко выдыхала, как человек, которого бьют под вздох. Распятие наплывало на нее из темноты и отдалялось, наплывало и отдалялось. И хотя голова у нее шла кругом, она почему-то не могла себя заставить закрыть глаза.

Внезапно железные тиски разжались, и она поняла, что падает на пол. Она потеряла ощущение времени. Нутро горело, и все же лежать было приятно. Стоило, однако, пошевелиться, как начинала ныть каждая клеточка. В конце концов она заставила себя подняться.

Когда она, пошатываясь, вышла из алькова и увидела огромный зал, населенный восковыми, гипсовыми и бронзовыми фигурами, то поняла, что находится в мастерской Яна Раша. Поняла она также и другое: что-то изменилось в ней самой. Она опять была Эмили.