Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

– Я бы не смог здесь жить, – сказал Зуев, поставив кружку на стол. – И пиво плохое – кислое.

– Да, – через минуту ответил Шувалов, – городишко дрянь. Что с того, что страна такая огромная? Везде одно и то же: грязь до колен да кислое пиво. Две недели можно поездом ехать, чтобы перебраться из одного Тулепова в другое.

– Да, – поддержал его Зуев, – дрянь городишко. И люди страшные какие-то. Понапяливали телогрейки. Тоже мне, национальный костюм. Не отличишь, где мужик, а где баба.

– Интересно, куда подевались хорошенькие пастушки и пастушки-очаровашки, – поддержал Шувалов друга. – Откуда взялись все эти люди? Вроде живут на природе, пьют молоко, едят хлеб, выращенный своими руками…

– Ну, о молоке – это ты загнул, – перебил его Зуев.

– Но по идее-то так, – ответил Шувалов. – Откуда эти бугаи с апоплексическими лицами и глазами убийц? Они же не здоровые, они опухшие.

– Вон та вроде ничего, – кивнул Зуев в сторону прилавка. – В ватных штанах которая. Плечи узкие, бедра толстые, и волосы ничего, грязноватые малость.

– Ты уже сбрендил, – приглядевшись к фигуре у прилавка, сказал Шувалов. – Это мужик.

В этот момент понравившаяся Зуеву фигура повернулась к друзьям лицом и выяснилось, что это действительно мужик.

– Фу, ну и рожа, – с отвращением сказал Зуев.

– Да они здесь все такие, – сказал Шувалов. – И бабы такие же. Лошади, а не бабы. С такими только вагоны с гирями разгружать.

– Ну, летом они, может, и ничего, – сказал Зуев, – без телогреек.

– Без телогреек, – вздохнул Шувалов. – Слушай, Саша, а ты-то почему женился? Ты что, без нее жить не мог? Или потому, что это у нас пока что не запрещено?

– Отстань, – отмахнулся Зуев. Он уже сильно захмелел, и эта попытка залезть к нему в душу напомнила о неприятностях, которые ожидали его дома.

– Ну не жадничай, говори, – не унимался Шувалов. – Я никому не скажу, не бойся. Может быть, и сам во второй раз женюсь.

– Я уже засыпать начал, – капризно сказал Зуев, – а ты с ерундой… – Он потер кулаком глаз и куда-то в воротник пробурчал: – Почему, почему. Да ну тебя к черту! Наливай давай. Великий вселенский запой продолжается.

И он действительно продолжался. Посетителей в пивной становилось все больше, воздух густел и становился все менее прозрачным от табачного дыма. Соответственно все громче надо было говорить, чтобы тебя услышали, и все труднее было услышать, что тебе говорят. В конце концов, утомившись от этого постоянного необязательного напряжения, друзья задремали и проснулись уже в полдень. Проснулись они от крика:

– Закрываю! На обед закрываю. Давай, давай, выматывайтесь!

Шувалов открыл глаза, бестолково оглядел помещение, в котором как в тумане бродили какие-то черно-белые люди с большими прозрачными чашками в руках. Чашки эти были наполнены то ли медом, то ли чаем, но…

– Пивная, – вслух сказал Шувалов. Он уже окончательно проснулся, и то, что увидел, только расстроило его. Всего несколько секунд назад во сне он видел юную, удивительно милую девушку в длинном белом платье. Из всего сна Шувалов запомнил только платье и лицо, да осталась щемящее чувство тоски по всему ушедшему или не пришедшему, по упущенному или отобранному. В общем, по чему-то такому нематериальному и расплывчатому, как любовь к человечеству.

Обратный путь до станции оказался и короче и веселее. А когда наши герои очутились на платформе, вдалеке показался поезд.

– Если это московский, я поеду домой, – сказал Шувалов. – Ну тебя к черту с твоим Симферополем.

Зуев только удивленно посмотрел на друга и ничего не сказал.

2

В Москве путешественники оказались только вечером, в девятом часу. Они вышли из поезда мрачные, хотя и перехватили в вагоне-ресторане по двести граммов варварски разбавленного муската.

Поеживаясь от сырости и холода, с поднятыми воротниками они проследовали к стоянке такси.

– На Ордынке сейчас делать нечего, – сказал Шувалов. – Все уже надрались до свиней.

– Может, что осталось? – предположил Зуев.

– Все равно, – отмахнулся Шувалов. – Тоска – пить, когда рядом храпят. Пивные уже закрылись, значит, давай в "Золотой рожок". – Шувалов открыл дверцу машины, пропустил вперед Зуева и уселся сам: – Застава Ильича, шеф. "Золотой рожок" знаешь?

– Ясно, – ответил таксист, и машина, лихо маневрируя, вырулила на улицу, а затем нырнула в переулок.

Войти в ресторан с допотопным, каким-то даже археологическим названием "Золотой рожок" оказалось совсем просто. В дверях не было никакого швейцара. К этому времени ресторанный страж обычно был либо пьян как сапожник, либо растаскивал на площадке у туалета сцепившихся посетителей.

Шувалов и Зуев сняли с себя пальто, сунули в гардеробное окно и, поправив несуществующие галстуки, направились в зал. Едва они подошли к двери, как та с треском распахнулась, и из зала прямо на грудь Шувалову вывалилась костлявая девица с перекошенным от ужаса ртом и окровавленной шеей. Светлое платье девицы до самого подола было залито кровью и почему-то разодрано по шву с правой стороны до пояса.