Детектив и политика. Выпуск №2 (1989)

— Он напился, крепко напился, — сразу же успокоился Валленберг, обрадованный, видно, тем, что ему поверили наконец. — И сказал, что я ему нравлюсь… А потом изогнулся надо мною как строительный кран, я чувствовал его запах, запах гнилых зубов, плохо стиранного белья, плесени, и произнес: "Я так хорошо отношусь к вам, милый Валленберг, что готов помочь… Это бесценная помощь, ее будут ставить вам в заслугу те евреи, которые чудом уцелеют от правого суда фюрера… Если вы переведете на мой счет сто пятьдесят тысяч золотых швейцарских франков, я позволю вам вывезти отсюда маленький эшелончик евреев с вашими валленберговскими паспортами… А там — поглядим… Как? Ничего, а?"

С того дня меня повсюду сопровождал офицер тайной полиции Салаши — "для обеспечения безопасности": "Венгры вас ненавидят за помощь евреям, могут пристрелить ненароком". Я встретился с Эйхманом еще раз, во время разгула салашистского кошмара, когда работать мне становилось все страшнее и страшнее: гитлеровцы и салашисты, будучи не в силах сдержать натиск русских, обрушивали свою ненависть на несчастных евреев, словно те были виноваты в их поражении… Вот тогда-то Эйхман и сказал мне: "Согласитесь, что лишь один я помогал вам спасти евреев… Был бы кто другой на моем месте, вам бы ничего не удалось сделать… Если вы честный человек, то скажете будущим поколениям: "Евреев спасал Эйхман…" А на следующий день началась резня в гетто… По его приказу… Ну, а потом… Потом, когда вошли русские, я хватал мерзавцев Салаши, которые учинили расстрел в гетто, встречал красноармейцев. Был допрошен офицером НКВД, — он усмехнулся, — евреем… Очень, кстати, старался, звал к чистосердечному признанию… Какому, я до сих пор не пойму… Но меня освободили наутро… Отвезли к какому-то комиссару, сказали, что он во главе армии, то ли Вризнефф, то ли Бризнефф, тот расспрашивал меня о ситуации, сказал, что надо ехать к маршалу Малиновскому, в штаб фронта, в Дебрецен… Я ответил, что сначала надо посетить гетто, помочь тем, кто остался в живых после расправы… Убили сто тысяч, эсэсовцы и салашисты старались как могли. Осталось в живых семьдесят тысяч — люди без глаз, без лиц, парализованные страхом… Это те, кого мне удалось спасти… Я вновь вернулся в штаб русских и сказал, что сейчас объеду друзей, которые остались в живых, и после этого передам все деньги "Борд" в фонд немедленного восстановления Будапешта… Города ведь не было — стены, руины, пожарища. Я назвал мою организацию "Институтом Валленберга по восстановлению"… С этим я и отправился в штаб, передав все деньги для начала восстановительных работ… А меня схватили… Сначала обвиняли в том, что я немецкий шпион, потом — английский, а сейчас требуют признания, что я агент этого самого "Джойнта", а я с их людьми и не встречался ни разу… Нет, вру… Встречался…

— Погодите-ка, — перебил его Исаев, но Валленберг словно и не слышал его.

— Я встречался, — с какой-то злобой, думая о своем, чеканил он, — с Альбертом Эйнштейном, Фейхтвангером и Иегуди Менухином, они были почетными членами "распределительного комитета", "Джойнта"… Когда я учился в Мичигане на архитектора, я слушал Менухина… Три раза… Баснословно дорогие билеты на его концерты, но я покупал…

Исаев облегченно вздохнул: Валленберга не понесло.

— Что, у банкирского сына туго с деньгами?

— Банкирские родители самые что ни на есть скупердяи, — ответил Валленберг, — я рассчитывал каждый цент на месяц вперед, чтобы не одалживать у друзей…

19

Александр Максимович Исаев, которого по правде-то должны были записать в метриках Александром Всеволодовичем Владимировым (не знала Сашенька истинного имени любимого, тот выполнял приказ, жил по легенде), после того как услышал голос отца (шальной случай свел их лицом к лицу в Кракове, в сорок четвертом, до этого он только грезил о нем, разглядывал единственную сохранившуюся у матери фотографию), когда доктор уговаривал его кричать все громче и громче: "Сейчас твой отец придет, ты ж слышал его? Он ведь звал тебя, правда?!", после того как действительно он услышал голос отца, усиленный динамиками, в ответ на свои бесконечные "папа, папочка, папа, ты слышишь меня, папочка?!", медперсонал зафиксировал странное изменение в поведении больного зэка.

Долгие годы он пребывал в полнейшей апатии, по зарешеченной палате двигался робот. Теперь же глаза Александра Исаева обрели некоторую подвижность; он, например, стал реагировать на яркие закаты. Более того, впервые за все годы заключения сам, без чьей-либо просьбы произнес слово "солнышко".

Узнав об этом, доктор Ливин вызвал к себе пациента, считавшегося безнадежным, сел напротив него, положил тоненькую, девичью ладонь на колено бывшего капитана армейской разведки РККА, а ныне зэка, приговоренного к двадцати пяти годам лагерей, зэка 187-98/пн, и, приблизившись к нему, впился в зрачки больного своими базедовыми глазами, увеличенными толстыми линзами очков.