Исаев почувствовал, как сжало сердце, вспомнил громадину Ванюшина, его глаза, полные слез, когда он в номере хабаровского отеля, развалившись на шкуре белого медведя — главном украшении трехкомнатного люкса, — дал ему заметочку из газеты: "Вы прочтите, прочтите повнимательней, Максим Максимыч! Или хотите я? Вслух? С выражением? А? Извольте: "Вчера у мирового судьи слушалось дело корреспондента иностранной газеты по обвинению в нарушении общественной тишины… Корреспондент этот, Фредерик Раннет, сказал своим гостям-иностранцам в ресторане, что в России можно любому и всякому дать по физиономии и ограничиться за это штрафом… Заключив пари, Раннет подошел к лакею Максимову и дал ему оплеуху. Суд приговорил Раннета к семи дням ареста"… А?! Каково?! И заголовочек: "В России все можно!". У нас все можно, воистину! Вон мне давеча наш премьер Спиридон Дионисьевич Меркулов излагал свое кредо: "В репрессалиях супротив политических противников дозировка не потребна, друг мой! Тот станет у нас великим, кто пустит кровь вовремя и к месту — тогда пущай ее хоть реки льются… Это вроде избавления от болезни, это как высокое давление спустить, людскую страсть утихомирить! Главное — врагов назвать, от них беда, не от самих же себя?!”
— Что вы можете сказать о деятельности Исаева? — Макгрегор смотрел на Пимезова с легкой долей презрения.
— Блестящий журналист, "перо номер два", его обожали в Приморье…
— Что имеете добавить к этим показаниям?
— То, что в течение последних семи месяцев, перед тем как банды Красной Армии вошли во Владивосток, мы тщательно следили за Максим Максимычем, подозревая его, и не без основания, в том, что он является лазутчиком красных.
Макгрегор обернулся к Исаеву:
— Отвергаете?
Тот кивнул.
Макгрегор отпустил Пимезова (английский у бедолаги ужасающий, путает времена, слова произносит на русский лад), протянул Исаеву папочку розового цвета:
— Ознакомьтесь…
Исаев открыл папку и впервые дрогнул: прямо в его лицо смотрели горестные глаза Сашеньки Гаврилиной.
Он долго не мог оторваться от ее фотографии (отметил машинально, что это не подлинник, а копия), потом аккуратно прикрыл папку:
— Мистер Макгрегор, я бы хотел понять, чего вы от меня хотите? Возможно, это поможет нашему диалогу…
Тот согласно кивнул:
Я готов ответить. Меня и мою службу интересует, на кого вы работали по-настоящему: на красных, Шелленберга или на представителя американской разведки мистера Пола Роумэна, вместе с которым, начиная с сорок шестого года, развили столь бурную активность в Латинской Америке?
— Если я отвечу, что по-настоящему работал лишь на красных, это может оказаться некоторым конфузом для британской службы: допрашивать представителя русского союзника — без сотрудника посольства…
— Вы совершенно правы, мистер Штирлиц-Исаев… Но ведь вы не сделали подобного рода заявления… Поэтому я допрашиваю вас как эсэсовского преступника…
— Значит, если я сделаю такое заявление, представитель русского посольства будет приглашен сюда?
Макгрегор пожал плечами:
— Кто же приглашает дипломатов на конспиративную квартиру секретной службы? Мы подыщем для этого другое место… Итак, я могу записать: вы признаете, что работали на русских?
— Да.
— Назовите имена тех, кто может поручиться за вас в Москве.
Исаев ощутил физически, как англичанин его ударил: кого он может назвать? Кого?! Постышева? Блюхера? Каменева? Кедрова? Уншлихта? Артузова? Берзина? Кого?!
— Я считаю это нецелесообразным.
— Могу поинтересоваться: отчего?
— На этот вопрос отвечать не стану.
— Как нам сообщить русским ваше имя?
— А вы дайте им те имена, которые называли господа, вызванные вами для опознания…
— Хорошо, — и Макгрегор протянул Штирлицу свое вечное перо. — Пожалуйста, убедитесь в правильности ваших ответов и подпишите каждый.
Убедившись в том, что его ответы записаны верно, — полное отрицание всего и вся, — Максим Максимович подписал каждый свой ответ.
Макгрегор спрятал бумагу в портфель, откланялся и, уже открыв дверь комнаты-камеры, задумчиво спросил:
— А если бы вам не постелили одеяло с клеймом "Куйбышева”, вы бы заговорили по-русски?
И, не дождавшись ответа, вышел.