Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Какой милиционер будет церемониться со слесарем, а у Петра Григорьевича вид был еще довольно генеральский, и милиционер начал бесцеремонно охлопывать "слесаря" по карманам и вытащил из нагрудного красную книжечку, заглянув в которую изменился в лице и гаркнул уже на Петра Григорьевича: "Что вам, гражданин, надо! Никто вас не преследует! Проходите!"

На этот раз милиционера поблизости не было, вообще станция была пустынна.

Тогда я миролюбиво ответил ему, что им нечего беспокоиться, съезду я никак мешать не собираюсь, домой я сейчас не поеду, да я и боюсь после этих угроз быть один дома а поеду к друзьям.

— Поедешь к друзьям пеняй на себя! — сказал филер, добавив несколько ругательств. — Здесь тебя не тронем, а на улице будем ты да я тогда смотри!

— Беда в том, что не один ты здесь, как я вижу, — сказал я.

— Нас здесь таких много, — ответил он опять словами Зои Космодемьянской и отошел.

Я не знал, как мне лучше поступить. Эти угрозы могли быть не пустым звуком известны были случаи, когда агенты КГБ избивали людей на улицах. Моему колымскому знакомому Николаю Жуку проломили голову, а затем поместили на несколько месяцев в психбольницу якобы для излечения.

Дом мой был тут же, на улице Вахтангова, рядом со Смоленской. Но домой я не пошел. Доехав до площади Революции, я вышел из метро, пересек проспект Маркса и свернул на Кузнецкий мост. Я шел в сторону Телеграфного переулка, где жили Рубины и где я надеялся застать Гюзель.

Проходя по уже пустынному Кузнецкому, я слышал за собой шаги соглядатаев. Уже на выходе на Лубянскую площадь — ныне площадь Дзержинского — я остановился у застекленной двери, за дернутой кремовой занавесочкой, и, хотя внутри было темно, надавил на дверь и вошел внутрь. Этот новый план пришел мне в голову еще на Смоленской.

Внутренняя дверь оказалась закрытой, но был еще ход вбок, в маленький тамбур, где стоял стол и висел ящик с прорезью для бумаг. Тут же во внутренней двери с такими же кремовыми занавесками открылось окошечко, и в него просунулось лицо прапорщика в форме с синими петлицами. Это была приемная КГБ.

— Что вам угодно? — вежливо спросил прапорщик.

— Моя фамилия Амальрик, сказал я, я хотел бы поговорить с кем-либо из ваших старших сотрудников.

Тот вызвал дежурного офицера, совсем молодого лейтенанта, видимо только-только из курсантов. Он спросил у меня паспорт, смотрел в него с удивлением и попросил рассказать, в чем дело, он здесь один, из-за позднего часа никого старше нет.

Ему все объяснять было довольно бесполезно, но я все же в общих чертах сказал, что их сотрудники, которым поручено следить за мной, угрожают избить меня или чуть ли не убить. Лейтенант ушел звонить кому-то, вернулся и говорит:

— Есть два варианта: либо напишите сейчас заявление, либо зайдите в понедельник, здесь будут товарищи, они вам окажут помощь.

— Какую же помощь, — сказал я, — если они мне сегодня голову проломят?

Лейтенант руками развел, что ж, мол, поделаешь. Я все же попросил бумагу и написал заявление в КГБ, что их люди похитили меня, отвезли в Калугу и в довершение угрожают мне. Пока я писал, с улицы вошел мужчина в штатском, с широким обрюзгшим лицом.

— Ну как, Вася, у тебя все в порядке? — обратился он к лейтенанту, не обращая на меня внимания. Он прошел внутрь, а затем в окошечко вновь просунулся лейтенант и сказал:

— Это наш начальник обходит посты. Хотите поговорить с ним?

Я к этому времени закончил свое сочинение и сунул в прорезь ящика.

— Ну что ж, поговорю, — сказал я, и лейтенант впустил меня.

Из вестибюля, довольно просторного, вел коридор направо, куда выходили двери кабинетов. Тут меня начальник охраны встретил уже с радостной улыбкой, которая по его лицу — поперек себя шире — расползлась от уха до уха. Вошли мы в кабинет довольно большой, со столом для заседаний, видимо, начальника приемной.

Сотрудники ваши перед съездом нервничают, — сказал я, — начудили со мной немного. — И вкратце пересказал ему обстоятельства задержания и сегодняшние угрозы.

— Что-то странное вы говорите, — ответил тот, улыбаясь еще шире, — за такие дела, как вы говорите, самим можно в тюрьму угодить. Это, вероятно, не наши сотрудники были, а просто хулиганы.

— Чего ж хулиганам о съезде беспокоиться, — ответил я, — да они знали хорошо, кто я. Я ведь от вас и не требую, чтобы вы тотчас признали, что это ваши. Я не новичок: если им поручило начальство меня припугнуть, то мои жалобы бесполезны, но если они несут отсебятину — дело другое. Если им приказано за мной только следить, а они избить грозятся, то это уже нарушение приказа, а за. нарушение приказа необходимо строго наказать. В России-матушке без строгости нельзя, у нас не Америка какая-нибудь.

Тут он снова заулыбался и закивал, мысль о строгости ему понравилась. Я тут еще вспомнил историю с Александром Воронелем, которому филеры грозились "ноги оторвать”, если он от них "бегать будет”, и им за это "самое большее выговор объявят”. "Сравните, то человек без ног, а то всего выговор”. Опять улыбка до ушей — сравнил: выговор или остаться без ног!

— Хорошо, хорошо, сразу же доложим начальству.