Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

Вначале Шувалов завел разговор о возвращении в Москву. Он начал рассказывать, куда пойдет, что будет делать, но Зуев сидел молча и смотрел в маленькое оконце. Впервые за последнюю неделю он ощущал себя трезвым, и эта трезвость как-то сразу навалилась на него всеми своими проблемами. На работе можно было что-нибудь соврать. Дома придумать сногсшибательную историю с отъездом туда, не знаю куда, и частичной потерей памяти. А потом неделю симулировать пришибленного, но… не хотелось. Почему-то ничего не хотелось, и само возвращение не казалось уже таким необходимым. Там, в Москве, Зуева не ожидало ничего нового, как, впрочем, и здесь, в Чаплине. Как, наверное, и на островах Фиджи или на Луне. Все казалось каким-то старым и потрепанным. Погода ли повлияла так на Зуева или обстановка, но он вдруг с ужасом понял, что ему не интересно, а значит, не хочется жить. Что все происходящее на Земле он уже видел, что произойдет — знает, и нет у него никакого желания дожидаться завтрашнего дня, а завтра — послезавтрашнего. А Шувалов как будто почувствовал настроение друга и тоже притих. Он, собственно, и начал разговор, чтобы развеять скуку, но получилось наоборот. И Шувалов вспомнил о своем доме, о необходимости устраиваться на работу, о предстоящей долгой, холодной зиме. Мысленно он перебирал все, что могло произойти с ним за эту зиму, и не нашел ничего такого, что бы его обрадовало. Не веря самому себе, Шувалов принялся лихорадочно придумывать разные события, вспомнил о дне рождения Кретова, но вскоре понял, что это будет обычная пьянка. Он подумал, не махнуть ли ему на родительскую дачу недельки на две, отдохнуть, посидеть у горячей печки с книгой, но вспомнил свою последнюю поездку на дачу, когда гости, среди которых был и Зуев, побили всю посуду и поломали и без того ветхую мебель. А если уехать тайком, никому ничего не сказав, так уже через два дня он начнет умирать со скуки. И тут Шувалов вспомнил о девушке в белом платье, которую он, наверное, никогда больше не увидит. От этой мысли Шувалову стало так обидно, что он застонал и тем самым отвлек Зуева от подобных же тяжелых размышлений.

— Ты что? — спросил Зуев.

— Ничего, — ответил Шувалов, — зуб разболелся.

Все когда-нибудь кончается. Прошла и эта ночь. Вначале долго, по очереди кричали петухи в разных концах Чаплина. Затем серо рассвело. На улице моросил гриппозный дождь. Какие-то люди, укрывшись целлофановыми пакетами, газетами и накидками, спешили на станцию. И вскоре, завывая по-волчьи, оттуда отошел дизель местного назначения. После этого оба, и Шувалов и Зуев, уснули, как и были, — сидя. А проснулись они около одиннадцати.

Чаплино оказалось небольшим поселком, но уж никак не городом. Сотни полторы дворов, две конторы, столовая и два магазина. Это то, что было на виду. Может, где-нибудь в дебрях населенного пункта и скрывались исторические достопримечательности, но Зуева и Шувалова они не очень интересовали. Все, что им нужно было сейчас, спокойно лежало на прилавках, бродило в бочках, шипело на противнях и булькало в преогромной столовской кастрюле с корявой надписью "первое".

Они взяли по полному обеду и по две кружки пива. Вид и запахи горячей пищи с пивом развеселили путешественников. Жизнь перестала казаться им такой пустой и никчемной. Ее наполнители дымились на столе, а впереди, сквозь розовую дымку неизвестности, проглядывала, симпатичная мордашка завтрашнего дня.

— Как ты думаешь, — запивая котлету пивом, спросил Шувалов, — стоит нам взять еще по паре кружек? Пиво уж очень хорошее.

— Само собой, — ответил Зуев, — только вначале давай возьмем билеты.

О необходимости взять билеты прямо сейчас Зуев сказал так, не подумав. Для этого нужно было покинуть теплую гостеприимную столовую и идти по дождю не менее трехсот метров в пропахшее беломорными окурками здание вокзала.

Взяв еще по две кружки, друзья выпили их и после этого повторили раз пять, пока не нагрузились пивом по самые гланды. А потом уже были и билетные кассы, и магазин, и облетевший осклизлый сквер со скамейками, где Зуев и Шувалов выпили две из шести припасенных бутылок вина. До сих пор мрачный вид поселка преобразился. Он светлел, изменялся на глазах, наливался каким-то высшим смыслом бытия. И трехмерное пространство вдруг сделалось четырехмерным, а затем и пятимерным, и шестимерным, и семимерным. Все, что окружало Зуева и Шувалова, и все, что окружало то, что окружало Зуева и Шувалова, завертелось вокруг них, как галактика вокруг воображаемой оси, и теперь уже и тот и другой с уверенностью могли сказать, что весь мир — это они, а они — это весь мир, и весь этот замечательный кавардак будет существовать до тех пор, пока существуют они, и исчезнет только вместе с ними.